Империя и национальная идентичность (часть 1)

Последние потрясения в Украине остро поставили вопрос об идентичности во взаимоотношениях между государством и обществом. До начала украинских событий на территории бывшего СССР существовало равновесие в общественных оценках действительности. Оно было не слишком устойчивым, но основывалось на консенсусе, который, в свою очередь, опирался на обстоятельства, вызванные распадом Советского Союза. То есть и общество, и власти новых независимых государств согласились, что распад был неизбежен, на этом основании границы бывших советских республик приобрели легитимность. Немногие исключения – конфликты в Молдове, Азербайджане, Грузии, Таджикистане, только подтверждали общее правило о том, что необходимо соблюдать консенсус. Выражением этого консенсуса стала стабильность, которая подра­зумевалась в контексте консервации как межгосударственных границ, так и внутренних отношений в странах.

Поэтому на пространстве бывшего СССР стабильные страны стали считаться успешными безотносительно результатов их развития и специфических особенностей организации. Все стабильные страны разделялись по своим характеристикам – от государств с рыночной экономикой и сильной вертикалью власти – Россия, Казахстан, Азербайджан, до тех, кто предпочел сохранить советские принципы организации – Беларусь, Узбекистан и Туркменистан. Соответственно нестабильными считались те страны, которые в разное время прошли через внутренние и иногда внешние конфликты как в начале 1990-х – Молдова, Грузия, Таджикистан, так и позднее в 2000-х – Украина, Киргизия.

По сути, все страны в той или иной степени постепенно адаптировались к новым условиям жизни при капитализме, кто-то через модернизацию, кто-то через консервацию. Модернизация также бывает разная – от сконцентрированной исключительно на экономике, как в Казахстане и России, до политической модернизации с элементами либеральной демократии – Киргизия и Украина. Консервативные подходы также отличаются друг от друга. С одной стороны, Беларусь с ее специфическим государственным капитализмом, но относительно открытой экономикой. С другой – Узбекистан и Туркменистан с их закрытыми экономиками и тотальным контролем над жизнью общества.

Но общим для всех стран является наследие Советского Союза. Мы все вышли из одной шинели и пытаемся балансировать между понятным прошлым и не очень ясным будущим. Именно то обстоятельство, что советское прошлое было понятно большинству граждан, и способствует в настоящий момент росту широкой общественной ностальгии о большой грозной Советской империи.

Мы разделены на две части

Общество сегодня делится на две неравные группы. С одной стороны, социально активная часть общества, которая вполне адаптировалась к новым условиям. С другой – неактивное в социальном плане население, которое чувствует себя не слишком комфортно. Дело в том, что в таких странах, как Россия и Казахстан, сравнительно невысок уровень социальной политики.

В этом смысле мы скорее соответствуем раннему этапу развития капитализма. В любом случае нам далеко до стандартов социальной политики современных западных государств. Этому есть свое объяснение. Потому что капитализм – это не просто свободная торговля. Это общественно-экономические отношения. И после социалистического эксперимента, который кардинально изменил систему общественных отношений, естественным образом происходит восстановление тех правил, которые типичны для остального мира. Соответственно, имеет место и социальное расслоение общества.

С этой точки зрения, переход к более ответственной социальной политике – это скорее вопрос будущего развития новых капиталистических государств. Это в том случае, если представить, что мы в определенной степени повторяем основные этапы капиталистического пути развития. Условно говоря, от Англии XIX века времен промышленной революции до Германии начала XXI века с ее социальным государством. Конечно, такая оценка является большим упрощением, но тем не менее развитие капиталистических отношений в наших условиях было связано и с первоначальным накоплением капитала и конфликтами вокруг собственности. То есть мы все равно двигаемся в указанном направлении – от раннего к позднему капитализму. Просто все это происходит гораздо быстрее.

Однако в то же самое время значительная часть общества в постсоветских странах в своих оценках действительности ориентируется на две известные ему модели социального государства одновременно. Во-первых, на западноевропейскую социальную модель, о которой, к примеру, у нас в Казахстане есть четкое представление благодаря множеству эмигрантов, которые переехали жить в ту же Германию. Во-вторых, на опыт социальной политики ушедшего в прошлое Советского Союза, который по прошествии времени многими идеализируется в сравнении с существующей действительностью. Соответственно, вполне логично, что для этой части общества свойственны одновременно ностальгия об СССР и критическое отношение к либеральной экономической политике, которая ассоциируется с капитализмом и ведет к расслоению общества, заставляет обычных граждан бороться за жизнь.

Но образ бывшего СССР все же абсолютно доминирует в восприятиях действительности больше, чем западное социальное государство. И дело не только в советской социальной политике, которая обеспечивала относительно равные условия существования. Дело также в принадлежности к могучей империи. То есть люди не просто были равны, пусть и на очень низком уровне. Империя обеспечивала населению чувство сопричастности к большой политике. Кроме того, империя избавляла от фобий, связанных с межнациональными конфликтами, и общим чувством нестабильности. Она же решала многие проблемы, среди которых необходимость самостоятельно решать проблемы выживания в конкурентном мире. Поэтому зависимая часть общества склонна идеализировать империю.

Ностальгия по империи

Собственно, последний взрыв энтузиазма в России в связи с украинскими событиями, это отражение острой общественной ностальгии по погибшей империи. По этой же причине российскую политику в отношении Украины сегодня поддерживает и часть населения в государствах СНГ, не только те, кто верит в идею «русского мира», но и представители местных государствообразующих этносов. К примеру, в Казахстане Москву поддерживают также многие казахи. На первый взгляд это выглядит парадоксально, потому что большая часть казахского населения, как и многих других в разных государствах СНГ, крайне сдержанно, если не негативно, относится, например, к самой идее аннексии Крыма.

В определенной степени тех, кто поддерживает российскую политику можно понять, они видят в новой политике Москвы первый шаг к восстановлению прежней многонациональной империи. Они убеждены, что та империя больше отвечала интересам Казахстана. Они не против государственного суверенитета и не хотели бы его потерять. Но они полагают, что только в тесном союзе с Россией Казахстан может не только сохранить свою полученную самостоятельность, но и стать частью мощного объединения, которое имеет собственный вес в мире, какой был у СССР. Хотя очевидно, что это весьма идеалистическое представление о действительности. Проект вроде СССР и суверенитет – вещи взаимоисключающие друг друга.

И, что немаловажно, сторонники СССР весьма критично относятся к Западу. Поэтому геополитическое выступление Москвы против Запада встречает у них поддержку на всем пространстве бывшего Советского Союза. Отсюда часто высказываемые ими аргументы, что в одиночку Казахстан пропадет, а вместе с Россией он сможет стать сильным. Надо отметить, что такая точка зрения исходит из определенных сомнений относительно возможностей Казахстана построить самостоятельное государство.

Парадоксально, что их критический настрой по отношению к казахстанской государственности совпадает с аналогичным отношением российских радикалов, для которых несостоятельность государств на территории бывшей Российской империи и СССР является одним из главных идеологических постулатов. И здесь скрыто очень большое противоречие. Потому что для российских радикалов империя – это в первую очередь русский проект. Соответственно это не многонациональная империя в понимании апологетов бывшего СССР. Скорее это проект, близкий к идее строительства национального государства.

Нация: этнос или гражданское образование?

Напомню, что обычно на пространстве бывшего СССР традиционно идут острые дискуссии о природе государственного строительства. Вопрос в том, что именно строят наши многонациональные государства? С одной стороны, оказывается идея нации в гражданском понимании этого слова, когда все граждане являются частью нации. С другой – находится этническое понимание нации, когда к ней относятся только представители одной конкретной этнической группы населения.

Наиболее яркий пример такой дискуссии имеет место в Казахстане. Здесь представители местного национал-патриотического движения призывают ввести понятие казахской нации. По сути, это гражданское понимание нации, потому что согласно этому предложению представители национальных меньшинств вроде бы сохраняют свою идентичность – они остаются русскими или узбеками, но должны стать частью казахской нации. Но выглядит данное предложение совсем по-другому – в националистическом контексте. Из-за терминологического конфликта между формулировками казахская и казахстанская нации, эта идея воспринимается и ее инициаторами и остальным населением именно в качестве стремления усилить этническое содержание государственного строительства в Казахстане.

Не только мы в Казахстане оказываемся в таком сложном положении. Аналогичная ситуация складывается и в соседней России. Здесь также идет скрытое противостояние между идеей нации в ее гражданском понимании – россияне, и этническим пониманием нации – русские. Но сложность российской ситуации заключается в том, что де-факто по своей организации она все же является империей, пусть даже в меньшем масштабе, чем в рамках бывшего СССР.

Проблема здесь в том, что если Россия – это империя, то ей невыгодно переходить к национально-государственному строительству – строить русское национальное государство. Потому что это может оттолкнуть сторонников из числа других национальностей, а также спровоцировать среди них появление стремления к развитию аналогичных процессов национально-государственного строительства. Империя может быть привлекательной на идеологической основе, может опираться на военную и организационную мощь, но на этнической основе империю создать очень сложно.

Российская империя не была чисто этническим проектом. Скорее это был династийный проект, где доминирующий этнос мог быть точно таким же материалом для имперского строительства, как и зависимые от него народы. Поэтому политическая элита империи была многонациональна. В СССР также строили империю, опираясь на всех граждан страны, его элита также была многонациональной. Теперь же современная Россия оказывается между империей и национальным государством.

Любая династийная империя рано или поздно сталкивается с вызовом со стороны национальных движений. Прежние инструменты поддержания лояльности теряют свою эффективность и любой кризис приводит к тому, что вместо империи на свет появляются национальные государства с более или менее однородным населением. Так было с Австро-Венгерской и Османской империями. Но прежде чем это произойдет, должна появиться национальная идентичность у зависимых народов той или иной империи. Тогда вместо словацких крестьян, которыми управляют немецкие и венгерские аристократы, появляется словацкая национальная идентичность. Даже если ее представители не борются за независимость, так было в Австро-Венгрии, они все равно создают напряжение, которое затем в трудный момент раскалывает империю на части.

Восточная модель

На Востоке все несколько по-другому, но и здесь, когда прежние формы зависимости перестают работать, тогда на первый план выходит национальная или религиозная идентичность. К примеру, в княжестве Хайдарабад, которое являлось самостоятельной территорией в составе Британской Индии, господствовало мусульманское меньшинство. Местный правитель-мусульманин управлял населением, которое состояло в основном из индуистов из народа телугу. После разделения бывшей британской колонии на Индию и Пакистан, Хайдарабад некоторое время сохранял самостоятельность. У него были армия и структуры управления. Однако мусульманскому правителю не удалось удержать власть, несмотря на мощный репрессивный аппарат. Привлекательность общеиндийской государственной идентичности оказалась сильнее. Для народа телугу она стала его знаменем.

Но этот пример не совсем показателен, потому что отношения в Британской Индии регулировали английские законы, главное место среди них занимали системы права, управления и избирательное законодательство. Именно благодаря им стало возможным появление на месте прежней британской колонии всего двух государств – Индии и Пакистана, к которым позже добавился Бангладеш, а не массы небольших национальных государств, с учетом всего множества народов в Индии. Во многом потому, что британские законы обеспечили функционирование системы самоуправления.

Именно самоуправление находится в основе гражданского понимания нации в Европе. Потому что самоуправление обеспечивает, в том числе, баланс интересов между этническими и субэтническими группами. На уровне парламента, который также часть общей системы самоуправления, обеспечивается представительство этнических меньшинств. В Индии местное самоуправление на уровне штатов обеспечило интересы разных народов. Вплоть до того, что в июне этого года часть народа телугу из бывшего Хайдарабада, который в Индии стал штатом Андхра-Прадеш, создала новый штат Теленгана.

Но все же для гражданского понимания нации необходима относительная однородность общества. Если оно не слишком однородно, то даже в условиях западной демократии возможно возникновение линий разрыва на национальной основе. На Востоке однородность общества крайне редкое явление и самоуправление западного типа тоже. Поэтому здесь централизованное сильное государство часто ведет к доминированию одной из общин. Так, в Ираке при Саддаме Хусейне доминировали сунниты, которые насчитывали только 20 процентов населения. Сегодня доминируют шииты (60%), а сунниты оказались на периферии жизни общества. В Сирии у власти преобладают алавиты, а сирийские сунниты ведут борьбу с режимом Башара Асада. В Турции курды ощущают свою идентичность и выступают против тюркизации, чтобы их не считали турками в гражданском понимании нации.

Характерно, что после распада многонациональной Османской империи именно гражданскую нацию Ататюрк сделал главной для новой Турции на оставшейся в ее распоряжении территории. Это помогло новой стране избавиться от фантомных болей, связанных с потерей части прежней империи. Но создало проблему курдского меньшинства, которое начало свою борьбу за идентичность. Тем самым желаемая однородность турецкого общества не была достигнута. Тем не менее Турция все равно сегодня государство-нация в западном смысле этого слова. Даже конфликт с курдами только подчеркивает этот факт.

Журнал «Центр Азии». Продолжение следует.