Той как национальная идея: удивительная история из Шымкента

Об этом говорится в его публикации в Facebook.

«Сидим мы как-то в алматинском аэропорту. В забегаловке, на втором этаже. Мы – это, каким-то невообразимым образом, я, Ивар Калныньш и этот, как его, забыл, черт возьми… ну, который Шоколадный Заяц. Вроде бы по жизни его звали Пьер.

Ну вот, сидим, значит. Ждем рейса в Шымкент. На тамошнюю тусню по случаю очередного эпохального события. Хотя, если честно, то повод так себе, можно сказать, тривиальный. Сыну одного местного воротилы сделали обрезание. Ну, отрезали и отрезали, казалось бы, чего тут такого, но сердобольный отец решил, что данный факт по значимости своей не помещается в рамки обычной семейной посиделки,

и созвал к себе в Шымкент всех, кого посчитал достойным

Официант принес какой-то разогретый в микроволновке аэропортовский стрихнин. То ли утка, то ли гусь подозрительно синюшного цвета. Заяц набросился на него с неожиданно волчьим аппетитом. А мы с Калныньшем по кофейку, естессно, «с нипафтарымым чарыуюшым араматом». Сидим, беседуем о том, о сем. Как всегда, выручает тема погоды. В Риге она лучше, чем в Таллинне…

Наконец, нас объявляют, и мы летим. Без приключений. Единственно, в шымкентском аэропорту затеяли ремонт, и пилоты, недолго думая, посадили самолет посреди картофельного поля.

Встретили нас в строгом соответствии с классикой жанра – на черных джипах с затемненными стеклами и рифмованными номерами. И с места в карьер, как на пожар,

с мигалками и устрашающими сигналами к точке сбора, не обращая внимания на встречные светофоры

Первое что бросилось в глаза – помпезный дворец торжеств, выполненный в характерном смешанном стиле древнеримского с новошымкентским. Чуть поодаль, настроенчески перекликаясь с эпохой римских патрициев, стилизованные под ажешек молодухи в малиновых камзолах жарили в казанах баурсаки. Жарили, надо полагать, не столько для еды, сколько для придания колорита торжеству. На расписных качелях-алтыбаканах плавно раскачивались разодетые в национальные костюмы джигит и девушка, изображая «влюбленную пару».

Раскачивались пока без песен, видимо, разминались. Кавалькада бронированных авто, выстроенная в ряд, как лошади на привязи, ожидала в сторонке. Водители в белых перчатках сидели за рулем, готовые в любую минуту сорваться в аэропорт или на вокзал навстречу очередному дорогому гостю. Из динамиков вместо логически оправданного «Қызыл өрік» оглашала окрестности почему-то мотивирующая композиция «Машины времени». Макаревич гнусавил про изменчивый мир, который должен был «прогнуться под нас», но к нему мало кто прислушивался. Надо полагать, он давно уже тут прогнулся, и весь нешуточный антураж предстоящего празднества говорил об этом брутальным южноказахским тоном.

В фойе дворца работяги в заляпанных спецовках спешно выкладывали свежим газоном ступеньки, что вели на четвертый этаж. Мне захотелось спросить – зачем, но я поборол любопытство и благоразумно промолчал. Наверное, для дам на высоких каблуках, подумалось мне, но все оказалось намного проще. По ним в назначенный час должна была подняться лошадь (об этом позже).

Часам к шести начала собираться публика. Местная знать со своими кронпринцессами, чинно раскланиваясь, направлялась во дворец. Невольно бросалось в глаза, что проходной вес представителей аристократической элиты колеблется в пределах центнера вне зависимости от пола. Дамы, завернутые в блеск и роскошь, семенили рядом со своими рыцарями, не уступая им в позитивном отношении к жизни.

Чиновничье сословие стало подтягиваться сразу же после службы

Часам эдак к восьми. Наконец, когда усталое солнце, покраснев окончательно, свалилось за горизонт, все уже были в сборе. «Влюбленная пара» на алтыбакане к тому времени укачалась до обморочного состояния, но их никто не собирался снимать. Оставалось дождаться гостей из-за рубежа. Вернее, из Ташкента. Гонцы по рации доложили, что те уже пересекли границу города и направляются прямиком ко дворцу. Вскоре колонна дорогих автомобилей, поднимая кучи пыли, заполонила праздничную парковку. Хозяин торжества кинулся встречать. Из кабин, обитых кожей, словно стая ворон во всем черном высыпали добры молодцы с крепкими затылками. На их фоне, на контрапункте, во всем белом показался из головного «Бентли» бывший инженер-экономист, а ныне известный главарь преступной группировки «Братский круг», одновременно спортивный функционер и филантроп по кличке «Черный Гафур». Можно было начинать.

Гостей пригласили к столу. Все стали гуськом подыматься по лесенке, украшенной только что выстеленной травой. За гостями повели лошадь. Та, покосившись на узкие ступени, уходящие куда-то вверх, пришла в ужас, закричала «нечеловеческим голосом» и стала сопротивляться. Ее не стали слушать, огрели пару раз плеткой и практически волоком затащили на четвертый этаж. Там, не давая отдышаться, посадили на нее мальчика в шапочке, украшенной перьями филина, и повели по залу меж накрытых столов. Затем аксакал с пластмассовой бородой по пояс и чабанским посохом в руке, выступил на середку и, церемонно растягивая слова, открыл вечеринку.

Дмитрий Нагиев, которого привезли тамадить аж из самой Москвы, принялся честно отрабатывать свой хлеб

Оператор с камерой на плече стал носиться из угла в угол, не зная с кого начать. От российских «звезд» рябило в глазах. По их отсутствующим лицам читалось, как разрушительно действует на людей бремя славы.

Неожиданно раздался снизу шум. Показалось, что по лестнице поднимается табун лошадей. Вместо них в зале появились знаменитые певцы из Италии. В них все с восторгом узнали заметно побитых гастрольным бытом «Рикки и повери». Следом за итальяшками в сверкающих концертных костюмах показались цветные ребята из позабытой, но очень зажигательной группы «Оттаван».

На фоне зарубежных «звезд» как-то сразу поблекли и осиротели Витас с этим… как его… ну который «ниже стремени». Отечественные идолы вообще отошли в тень и фактически слились с обслуживающим персоналом. На всю мощь из динамиков грянул попурри из смеси народного с общемировым. Гости заметно оживились, хотя не очень еще выпили и вели себя пристойно. Ели пока вилками.

Через пару тостов первыми на сцену поднялись «Рикки и повери». Они не стали тянуть кота за хвост и с ходу задали высокий темп:

– Мам-мам-ма-мамма-марио-маа…

Народ тут же поскакал с мест и пустился в пляс, еще раз подтверждая старую истину, что казахская душа живо откликается на все импортное. Тучные дамы, вкруговую завешанные килограммами золота и бриллиантов, тут же включились в гонку с преследованием. Кто скакал, кто прыгал, а кто пустился в динамичную импровизацию, произвольно мешая элементы «Каражорга» с диким хип-хопом. «Рикки и повери», не сбавляя ритма, залепили еще парочку своих забойных штучек и уступили сцену «Оттавану».

Оттаванцы с ходу подхватили жаркую эстафету и под общее ликование грянули свой немеркнущий шлягер «Гив ми йор харт»

Я полез за кулисы, чтобы живьем потрогать красиво стареющих итальяшек. Сеньора с глубоким декольте и горящими как у гадюки зелеными глазами спросила меня на ломаном английском, по какому случаю, мол, банкет. Я поинтересовался в свою очередь, зачем ей это понадобилось, ведь и без того все прекрасно. «Ну как зачем, – удивилась блестящая итальянка, – надо же поздравить со сцены виновника торжества». Я несколько был озадачен, поскольку решительно не знал, как будет на английском «сүндетке отырғызу»? Нещадно коверкая смысл и повод пирушки, я сказал, что, мол, человек, то есть мальчик, который только что ездил на лошади по залу и собирал деньги в мешок, на днях стал мужчиной и теперь все несказанно рады данному обстоятельству. У знаменитой дивы на мгновенье отвисла челюсть и вспыхнули восхищением змеиные ее глаза.

«То есть как?! – задышала она искусственной грудью. – Как это ему удалось, ему ведь еще нет шести?!»

На что я с тонкой улыбкой заметил, что у нас на такое дело иные решаются даже раньше. Стоявшие рядом с ней напыщенные доны из портового города Генуя уважительно приподняли брови, и по их ошарашенным лицам я понял, что на этот раз Европу, самую что ни на есть раздемократичную и прелиберальную, мы, можно сказать, сделали. Вооруженные новым знанием, «Рикки и повери» рванули на сцену поздравлять новоявленного мужчину.

Нагиев перевел чересчур эмоциональный спич итальянки на приличный русский и пошло-понеслось оно дальше и ширше. Шоколадный Заяц с Калныньшом поддержали заданный формат вселенского кутежа и сбацали на пару «Я ласковый мерзавец». После них микрофон оказался в руках захмелевшего, который «ниже стремени», и любимец российской публики, путая слова благодарности со слезами умиления, забабахал свой знаменитый хит «Милая моя далеко». Следом выскочил Витас и выдал под конец такую высокую ноту «ля», что она потом долго висела в воздухе, заглушая лязг тарелок и перезвон бокалов.

В какой-то момент я огляделся и поймал себя на мысли, что в зале незаметно и как-то ненавязчиво воплотилась в жизнь казахская национальная идея, успешно работавшая во все века.

А именно идея дастархана. Он ведь не случайно круглый

У него нет углов. Поэтому он единит всех. И действительно. Благодаря незамысловатому стечению обстоятельств, посреди недели, в самый обычный четверг, за одним столом оказались прокуроры и криминальные авторитеты, служители Фемиды и бывшие подсудимые, акимы и их заезженные замы, директора частных предприятий и инспектора налоговых агентств, аксакалы с настоящими бородами и словоохотливые служители Аллаха в праздничных чапанах до пола… Разлитая по стаканам и фужерам высококачественная заморская выпивка растопила сердца и души страждущих.

Знакомые с юности мотивы, да еще и в оригинальном исполнении, вкупе с обильной закуской, разбудили во всех чувство родства и взаимной приязни. Все на минутку забылись и разомлели. Заботы дня отошли на второй план. Деления на социальные, политические и гражданско-правовые статусы волшебным образом испарились. Никто не чувствовал себя тут лишним, чужим или виноватым. И вообще, вся эта нелепица и фальшивая театральность, так напрягавшие поначалу всех собравшихся, благополучным образом куда-то исчезли. Взамен в зал мягко вплыла невидимая волна взаимной любви и братства, отметая прочь все наносное и суетное в людях, пробуждая в них все человеческое.

И я вдруг почувствовал, как предательски запершило в горле. Как защемило в груди. Как сдавило сердце. Я сделал вид, будто мне попала соринка в глаз, и украдкой вытер слезу. И… рассмеялся. Рассмеялся от злости и отчаяния. От сострадания и бессилия. От нежности и досады.

Вот она – моя родина, сказал я себе. Моя земля. Моя кровь. Она всегда была такой. И, видимо, останется такой. И что бы в мире ни происходило, какие бы «космические корабли ни бороздили мировой океан», казахский той никуда не денется. Он по-прежнему будет самым важным событием жизни. Точкой отсчета. А поводом к нему может послужить любой даже самый маломальский повод. И не беда, если повода не будет. Мы его придумаем. Потому что нам так нравится. Нравится смотреть на жизнь как на сплошной праздник.

Поэтому, наверное, мы по большей части праздный народ

А коли так, то моя родина не изменит природе своей. Она так и будет плясать и петь в смешных попытках угнаться за стремительно уходящим поездом современности. И будет громко декларировать свои мечты, писать зычные призывы на своих исторических скрижалях, оставаясь, по сути, на задворках цивилизации. Потому что ей так удобнее. Удобнее пристраиваться. Удобнее повторять. Удобнее казаться, а не быть. Ибо казаться всегда проще. Не требует усилий.

Такой моя родина была сто лет назад. Двести. Триста… Такой она будет и потом. Такой родной, такой нелепой, такой простой и такой непостижимой»,

— говорится в публикации.