10 сентября знаменитому алматинскому фотографу Валерию Дмитриевичу Коренчуку исполнилось 80 лет.
Валерий Дмитриевич человек известный. В Алматы, в Казахстане, да и во всем мире его знают как талантливого фотографа.
В его творческом архиве тысячи фотографий, многие из которых удостоены дипломов всевозможных выставок, которых, кстати, тоже около тысячи. На счету фотографа почти 300 наград престижных зарубежных конкурсов. Только в этом году работы Коренчука были представлены на 22 выставках и получили 44 награды.
Валерий Коренчук не только снимает сам, он еще и учит этому. Преподает в Академии кино и телевидения университета «Туран». Разработал и ведет курсы цветоведения, фотокомпозиции, сценарного мастерства, драматургии экранных искусств. Почти половина всех моих знакомых фотографов и операторов его ученики.
Разговаривать с Валерием Дмитриевичем огромное удовольствие.
— Валерий Дмитриевич, вы коренной алматинец?
— Еще какой! Родился на улице Кирова и Сейфуллина. Роддом №1. В нем родились мой брат, моя жена, наш сын, а потом и внук. Получается, это не просто родильный, а родной дом. Алма-Ата довоенная, 1940 год. Так что я КОРЕНной КОРЕНчук.
А свой первый дом помните?
— Очень хорошо помню. Меня привезли в него из роддома, мы прожили там несколько лет. На этом месте сейчас бюст стоит! Но не мне, а Кунаеву. По своей конфигурации он был очень похож на дом, который стоит на Ленина (Достык) и Гоголя. Видели пушку в нижней части парка 28 панфиловцев? Если она повернет немного вправо, как раз нацелится на него. Там когда-то была санэпидемстанция… И гостиница какая-то в 20-х годах…
— «Джетысу»? В которой Троцкий жил?
— Да-да, точно. Вот такого же типа здание было на Кирова и Абая (так раньше называлась ул. Тулебаева). Дом был коммунальный, но в 1942 всех жильцов расселили. Момент, когда жильцы уезжали, я хорошо помню. Наверное, потому что с самого детства был очень жадным, а кто-то увез мою лопатку!..
— Вам же тогда всего два года было, неужели помните?
— Да, совсем маленький был, но ведь любимую лопатку увезли! (смеется) И остались только две семьи – наша на первом этаже в одном подъезде, потому что отец на фронте был, и в соседнем семья, там сын ушел воевать. Остальные куда-то разъехались. А к нам подселили разные конторы — областной КГБ, городской отдел ГАИ. В нашем подъезде, например, располагался городской паспортный отдел со всей людской толкотней, которая тогда там была. И двери нашей квартиры выходили в этот подъезд, представляете…
— Ого, это же постоянный шум, никакого покоя жильцам…
— Какой там покой… А еще со мной случился сумасшедший случай. Тогда ходили жуткие слухи, что маленьких мальчишек воруют, рубят на манты, а эти манты продают на Зеленом базаре. А я пухленький был. И меня тогда пугали этим – «убежишь, украдут, порубят на манты!». Но я не боялся, шустрый был и непослушный.
И вот как-то в очередной раз убежал со двора и попал в милицию. Надо сказать, милиция тоже была в нашем доме, но вход к ним был с улицы, с угла здания. Меня милиционер спрашивает: «Где ты живешь, где твой дом?». Я отвечаю: «Вот мой дом, я здесь живу».
И показываю на милицию. Милиционеры думают – ребенок перепутал, там же одни учреждения. И забрали к себе в кабинет. Час меня держат, два, три, четыре. Потом их начальство говорит – надо бы прогулять малыша. Один из милиционеров меня берет за ручку и выводит на улицу.
Идем по Кирова, мимо окон нашей квартиры, а я говорю: «Вон моя бабушка в окне!». Она меня увидела, ахнула, окно распахнула: «Ну где тебя носит!», а милиционер: «А он у нас пять часов сидит и говорит, что это его дом».
— И ведь не обманывали, дом-то действительно ваш!..
— Не обманывал! И хорошо запомнил тот дом. А где-то в 1950 мы переехали в другую квартиру, на пересечении Виноградова и Иссык-Кульской, напротив Дома артистов (сейчас Карасай-батыра и Желтоксан – прим. авт.).
О, как мы там жили! Весело! Со всеми вытекающими последствиями детского хулиганства и уличных порядков, которые тогда были. К примеру, пройти через «чужие» дворы было нельзя. А у меня как раз на улице Коммунистической (сейчас проспект Абылай хана) тетушка жила.
— О, тут точно через дворы надо было проходить, так же короче…
— Вот вы понимаете! А обходить долго, лень крюк делать – это же мимо легендарного 20-го магазина надо идти. Бегу через двор, а местная шпана меня поймала, обступили: «Ты что это через наш двор ходишь?».
Самый маленький подскочил ко мне и хрясь! А я ближайшему – хрясь! Они опешили, я через дорогу и к себе во двор. У нас со стороны Иссык-Кульской ворота были, а со стороны Виноградова калитка. Квартира на втором этаже, всего их восемь, маленький деревянный домишка.
Я заскочил домой, из окна смотрю, а они рассредоточились, половина возле ворот, половина возле калитки. Стоят, поджидают. Потом увидели, что я из окна выглядываю: «А, сосед!».. Соседей бить нельзя, закон.
Ну а кому я по морде дал, это был младший Абдуллин (оперный исполнитель Заур Абдуллин, сын народного артиста Ришата Абдуллина).
— Потом подружились?
— Конечно! И всегда эту историю вспоминали. Лет через 40 он меня как-то встретил на улице, говорит: «Ты всех фотографируешь, сфотографируй мою дочку (Карина Абдуллина, певица), а то я тебе морду набью». Вот такие детские воспоминания…
— А учиться вы поехали в Ленинград, в кораблестроительный… Как так получилось?
— Толчком к этому стало… пианино. Родители ни с того ни с сего вдруг купили его и начали учить нас с братом играть. Моя тетушка Нина Афанасьевна Луферчик, которую все художники городские моего возраста и более старшего знают, потому что прошли ее школу, в Доме пионеров изостудию вела где-то с 1938 года и чуть ли не по 90-е… Вот она меня по блату и устроила в кружок фортепиано. Ну я насобачился играть «Собачий вальс» – тарарам пам-пам, тарара пам-пам… Гости приходят – я играю на радость родителям.
Чуть что: «Я пошел в Дом пионеров, в кружок». Он тогда в 25-й школе был, недалеко от дома, три квартала. Через полгода опять: «Сыграй!», и я опять играю «Собачий вальс». Отец пошел к преподавателю узнать, почему полгода занятий и только этот вальс? А преподаватель в недоумении: «Какой Коренчук? Нет такого!».
А выдали меня девчонки. Кстати, с некоторыми я до сих пор здороваюсь-обнимаюсь при встрече. Мустафина Жанар Габиденовна, ученый-офтальмолог, по всем кружкам прошла в Доме пионеров, она отцу и сказала: «Так он через неделю убежал в кружок «Умелые руки», там и занимается».
Действительно, сбежал, мне там больше нравилось. А потом перешел в судомодельную лабораторию. И меня никто уже не спрашивал, кем я хочу быть. Поехал и поступил.
— А фотографией как увлеклись?
— Еще когда в Доме пионеров занимался, иногда сидел на занятиях фотокружка. А потом другу моему Рафке отец одарил фотоаппарат «Киев-4». В те времена это был дорогой подарок, мы в сарае оборудовали себе лабораторию и всяким фотобаловством занимались. Это были обычные бытовые фотографии. Не екнуло ничего у меня тогда.
А уже позже, студентом, я увидел фотоискусство: через неделю после начала занятий в институте был в гостях у земляка Левы Буданцева. Его отец, Юстиан Буданцев, в 30-е годы был начальником НКВД в Алма-Ате.
И вот сижу я у него и рассматриваю журналы. Он тогда всерьез увлекался фотографией и выписывал зарубежные фотожурналы. Стал листать один из них – «Чехословенска фотография». Когда досмотрел, появилась мысль: фотография замечательная штука, надо с первой же стипендии приобрести фотоаппарат.
Но купить его на стипендию было невозможно, пришлось копить. Почти полгода копил на «Зоркий 2С» и за это время прочитал в институтской библиотеке все, что было по фотоделу и фотоискусству. А там, что удивительно, была очень неплохая подборка книг на эту тему. Надо сказать спасибо тем, кто собирал библиотеку – готовили интеллигенцию. Я подобных книг по искусству потом нигде не видел в таком широком ассортименте. Так что сначала получил хорошую теоретическую подготовку, а потом перешел к практике.
— Первые свои фото помните на тот фотоаппарат?
— Это было 29 апреля 1959 года. Я первый раз в жизни зарядил пленку и вместе с ребятами из шлюпочной секции отправился в Петергоф, его в тот год собирались открыть после войны. Много в тот день фотографировал.
А когда возвращались после экскурсии, смотрю, кто-то вставил в уключину веточку вербы… закатные лучи, борт лодочки – так это все красиво, необычно… А у меня два последних кадра осталось. Я щелкнул раз, щелкнул два…
Позже, через несколько лет, когда в Алма-Ате работал инженером на заводе, меня привели в фотоклуб «Медео». И эта фотография, я ее назвал «Открытие навигации», на международной выставке в Югославии получила диплом. С первой пленочки, представляете? Вот что значит теоретическая подготовка.
— А были ли у вас мысли остаться после института в Ленинграде?
— Нет, не было. Я рвался в Алма-Ату, мне нравилась моя работа на заводе. Но самое главное – фотоклуб! Тем более, он был под боком, Абая, 20, пограничный городок. Помещение выхлопотали при участии Кунаева, к нему на прием ходили, чтобы нас пустили в бывший магазин Военторга.
Сам магазин тогда переехал в огромное здание на Абая — Гагарина, а старое пустовало. Мы обошли всех соседей – никто не возражал. Кунаев посмотрел документы: «А почему бы и нет? Оформите через профсоюз!».
Четверть века это было лучшее помещение фотоклуба в Советском Союзе. Там великолепный зал, на выставке размещаем до 400 работ. Комнаты для методистов, лаборатории. В 1973 меня выбрали председателем клуба. А потом кто-то в шутку назвал меня «Мистер президент», прижилось. Сейчас так и называют — президент клуба «Медео».
— Любые контакты с заграницей тогда пресекались или по крайней мере не одобрялись. Как же вы исхитрялись участвовать в международных конкурсах?
— Действительно, было очень сложно отправлять работы на международные конкурсы, почта их не принимала. Но мы приходили, делали невинные глаза «почему нельзя, где написано, что нельзя? А вот видите в газете: Брежнев с американцами заключил договор, что стороны будут приветствовать все мероприятия частных лиц, направленные на культурный обмен, вот мы и этим делом и занимаемся…»
И нам удавалось убалтывать работников почты. А скоро получилось так, что единственным городом в Союзе, из которого можно было послать работы на международный конкурс, была Алма-Ата. Во всех других – Москве, Ленинграде и прочих, чтобы отправить фотографии за границу, надо было принести специальное разрешение за двумя печатями. А на самом снимке ставился штамп «художественной ценности не представляет, разрешено к вывозу за границу».
Как-то Илья Шатунов, известный фельетонист того времени, даже написал фельетон «Золото, которое не имеет ценности». Он о фотографиях, которые побеждали в разных международных конкурах. В нем он высмеял весь процесс. После этого штампы ставить перестали.
Вот так приходилось исхитряться. Но тем не менее работы членов клуба «Медео» занимали серьезные места на выставках и конкурсах, получили 17 премий «За социалистическое фотоискусство», семь Гран-при, два десятка золотых медалей, вдвое больше серебряных и бронзовых, дипломы, призы, почетные ленты.
— А потом клуб «Медео» вступил в Международную федерацию фотографического искусства FIAP. Что это за организация?
— Самая авторитетная фотографическая организация в мире. Занимается пропагандой художественной фотографии и патронирует множество конкурсов и выставок, проходящих по всему миру.
Чтобы отмечать выдающиеся заслуги в области фотографии, FIAP ввела несколько званий. И вот три наших фотографа сразу же получили EFIAP, Экселленс.
— Но у вас же есть и свои личные признания от FIAP?
— Есть. Я являюсь офицером FIAP, то есть представителем страны в этой организации. С 2005 года был единственным на постсоветском пространстве обладателем титула «Серебряный Экселленс Международной федерации фотографического искусства».
Похоже, я стал и первым на постсоветском пространстве «Золотым Экселленсем». Чуть раньше, в 2015, удостоился звания «Заслуженный деятель культуры Казахстана» — «Мәдениет саласының үздігі». В 2018 году получил «Платинового Экселленса», и пока остаюсь единственным на постсоветском пространстве. Теперь сияю!
— Сияйте долго и ярко!