Владимир Рерих о майдане, иммиграции и возвращении

Сегодня все говорят – майдан, майдан. А вы помните начало 90-х прошлого столетия – какой в Казахстане был майдан? Еще похлеще, чем у них. Вся страна на него сбегалась. Потому что вел его наш сегодняшний гость — Владимир Рерих. Так называлось ток-шоу на телеканале «Хабар».

— Владимир, я все правильно говорю?

— Да. Именно так называлось. Я до сих пор не могу понять, как мне пришло в голову это слово — «майдан». Меня спрашивали: «Почему майдан?» Я говорил: «Не знаю. Но будет майдан». Видимо, есть что-то от Нострадамуса.

— Человек с немецко-кавказскими корнями мог только из Космоса подхватить майдан. А вот ток-шоу «Что делать?» — была такая программа, наверное, все-таки от классика?

— От Николая Григорьевича Чернышевского – сидельца Петропавловской крепости, коего книжки читал и читаю, и не перестаю удивляться…

— У нас в гостях классик казахского телевидения…

— Вот так…

— Да. Потому что вы стояли у истоков нового телевидения. Это начало 1990-х, когда все начиналось по-новому.

— Вы помните, как все начиналось.

— Но теперь многие забыли, потому что Владимир Рерих от нас уехал. И хотел я начать разговор так: «Ба! Смотрите, кто пришел! Узнаете или нет?» Конечно, узнают. Скажу вам по секрету. Как только вы оказались на этом месте, ко мне подошла очень приятная женщина и шепотом: «Это Рерих?»

— После чего сказала: «Боже мой! Что делает с людьми время!»

— А что вы уехали-то?

— Овладело беспокойство. Охота к перемене мест. Весьма мучительное свойство. Не многих добровольный крест.

— Ваш уезд – это такая темная история.

— Да. В 2012 году я вел такую же программу, как вы сейчас. Сидел face to face. Визави с человеком, таким же известным, каким как бы сегодня являюсь я в данный момент, задавал вопросы, и мне казалось, что это хорошая программа. Слабеньких людей там не было. Все больше заезжие. Как сегодня говорят — селебрити. И вдруг мне говорят, что программа плохая, рейтинг низкий. Позвольте вам выйти вон!

— А судьи кто?

— Начальники. А молчальники вышли в начальники.

Потому что молчание – золото. Когда-то они были молчальники, а к 2012 году стали начальниками

— Я так понимаю Петровых, Ивановых, Сидоровых вы не назовете.

— Не буду.

— Есть в вас что-то такое менторское. Даже сейчас вы позиционируетесь как «я знаю, что я все знаю». Или как говорят в Одессе: слушайте сюда!

— Сократ в этом случае говорил: «Я знаю, что ничего не знаю». А ментор, видимо, был его противоположностью. Хорошо бы найти золотую середину между Сократом и Ментором. Иногда делать вид, что знаю все, на самом деле подавая знаки, что не знаю ничего.

— Приехали в Германию и…

— Я поехал не просто так, белый свет как в копеечку. Я поехал на проект. Меня пригласили. Это русскоязычное издательство. 3-4 вида журналов, газет, и они возжелали телевидение. И вот открывашкой на это телевидение был позван я. Уже была закуплена неплохая аппаратура – и звук, и свет, помещение и студия. Нужно было открывать IT-телевидение.

Я начал заниматься в Берлине тем же, чем занимался в Алматы; встречался с разными интересными людьми. Туда еще больше, чем в Алматы, приезжает интересных людей

Так уж случилось, это дикий капитализм.

— Что-то фатерланд вас уже захватил. Туда больше, там лучше.

— Берлин есть Берлин. Город интересный. Находится в центре Европы, эдакая столица Европы. Все самые интересные, внутренне свободные люди, лишенные буржуазного лоска и гламура, устремляются в Берлин, несут туда свои идеи.

— Попроще, попроще. Садитесь. У меня прям здесь закололо. Я вспоминаю песню великой победы: «Едут, едут по Берлину наши казаки». Или біздің қазақтар. Біздің қазақтар тоже два раза по Берлину проехали.

— Иә.

— Но хоть та земля сытнее, Родина – милее. Вы здесь.

— Я лишен этой сентиментальной риторики. Никогда не блуждаю в трех соснах. Между ковылем и березками я никогда не плутаю. И поэтому никогда не выбираю где сытнее, где лучше. Берлин – обожаемый мною город. Не вся Германия. У меня сложное отношение к Германии. Иногда я там не живу. Как сейчас.

— Верно. Сейчас, прибыв назад, какая-то ностальгия должна присутствовать. Здесь вы все начинали. Вас здесь помнят и относятся с большим уважением. Может быть кому-то в какой-то момент показалось, что вы перегнули палку, перепрыгнули не через свое корыто, извините меня. Но Рерих, Грюнберг, Бациев – вы останетесь навсегда как зачинатели нашего казахского телевидения. Я повторюсь – вся страна сбегалась на «Майдан». Мне очень понравилось это сравнение. 2012 год. Сегодня 2016 год. Вы прибыли в прошлом году. 4 года мать без сына. Вернее, ваша мама там была. С каким багажом вы прибыли? Чтобы вы сейчас сделали?

— Трудно сказать. Не покидает ощущение, что я приезжий. Я хожу по городу, который знакомый до слез, до прожилок, но такое ощущение, что я приезжий. Я смотрю телеканалы, читаю газеты, заглядываю в казнетовский Facebook. Что-то изменилось. Не уверен, что я что-то изумительное придумал бы. Все-таки здесь остаются остаточные пятна одной великой иллюзии.

— Родимые пятна социализма.

— Нет. Они-то как раз выступают на первый план. Иллюзия, что есть страны, города, цивилизации, где пресса по-настоящему свободна, очищена от дурных влияний, где есть справедливость и демократия. Вот мой багаж сегодня – оставьте, господа. Нет таких стран. Все одинаково.

— В Англии вы сколько проучились?

— В Англии я проучился 1,5 месяца на ВВС. Это давно было.

— 1,5 месяца на ВВС можно засчитать как 1,5 года.

— Да. Я думаю, что лучше, чем общественное телевидение, придуманное в Лондоне, человечество ничего не придумает. Не было ни одной страны кроме Англии, где бы эта модель реализовалась полностью.

— А что хорошего в прессе ФРГ?

— Все то же самое, что принято относить к достоинству западной прессы – как будто независимость, неангажированность.

Но все это с досадными оговорками – будто

Я пережил несколько крупных катаклизмов, которые были далеко от ФРГ, но которые она воспринимала и отражала. Украинские события я пережил полностью. И те самые зловещие майданы, которые я рикошетом воспринимал через прессу ФРГ. Разумеется, предвзятое отношение.

— А у вас у самого не осталось этого родимого пятна, что здесь нельзя, а там можно?

— Что нельзя и что можно?

— Здесь нельзя демократии, нельзя обо всем говорить. Мы ангажированы.

— В той же самой степени там есть темы, пространства, тропинки, площадки, где нельзя, где это глухо.

— Нет. Я говорю не о них, не о нас. Я говорю лично о вас. Остался ли барьер, который был у всех нас в советское время? Вы тоже были пионером, комсомольцем и знали, что партия — это хорошо, а капитализм – плохо.

— Некоторые ограничения, может не политического, но культурологического порядка испытывают все жители Западной Европы.

— Володя, вы лично?

— Я и там, и там жил.

— Все. Я вас проверяю. В Алматы что-то уже предложили вам?

— Нет. Я только приехал.

— Предложите сами. Вы же генератор идей. Думаю, что сплав ФРГ-шного с алматинским даст нам… Я боюсь произносить слово «Майдан». Ради бога, не надо нам никаких майданов.

— Да. Пусть он останется в прошлом как название телепередачи, которая не так долго жила в эфире. У нее был не больно большой рейтинг. Это было ток-шоу. Меня больше запомнили по каким-то аналитическим программам в конце недели – «Жеті кун». Он и до сих пор идет. А я до сих пор не могу ответить себе, почему я изобрел это слово. Может, «Переведи меня через майдан».

— Была такая известная песня.

— На стихи известного поэта.

— Кстати, среди журналистов она была очень известна, потому что была такая журналистка Эльмира Пашина. Она сейчас уже на пенсии. Дай бог ей здоровья! Та всегда пела «Переведи меня через майдан». Кстати, как наши живут в Берлине? Мне как-то сообщала Алена Швыдко, которая долго занималась издательским делом, потом стала замом главного редактора газеты «Вечорка», что вы с ней где-то там встречаетесь. Александр Шмидт – ее муж, поэт.

— Шмидта я знаю только по его стихам. Из алматинцев известных, которых еще заслуженно помнят здесь, это Владимир Проскурин.

— Через Проскурина и Алена, и Александр… Там дружат наши?

— Не очень. Это очень большой город, такая орбита, где в центре человек, а вокруг него крутятся проблемы. Их нужно решать.

— Что-то выхватить для себя.

— Легкости общения межгалактической нет.

— Владимир, вы уже и в те времена были не бедный человек. Квартира в элитном доме, престижная машина. По-моему, на ул. Хаджи Мукана.

— Я жил на ул. Хаджи Мукана, Самал-3, на 6-ом этаже в доме без лифта. Это был сравнительно новый дом.

— Новостройка.

— Я был там первым жильцом. Это правда. Машины не было. Была только казенная.

— Но вы ездили на ней за рулем.

— Нет. У меня был водитель.

— Неважно. По нашим меркам, вы были небедным человеком. Когда вы приехали туда, не ощутили ущербность, что здесь вы были выше среднего, а там?

— Это невозможно в Берлине. Город, который антибуржуазен по своей сути. Состоятельным человеком, открыто декларирующим свою состоятельность, быть стыдно.

— И потому таких просто нет.

— Не потому что это опасно. А просто это как грязь под ногтями.

— Деньги в оффшорных зонах. А здесь…

— Где-то на берегу Ванзе есть такое прекрасное озеро, стоят изумительные особняки. К ним можно подобраться только пешком. Их можно увидеть только с прогулочного катера. На улицах стоят хорошие двух или трехэтажные строения, но это средний класс. И кичиться этим не принято.

В Берлине не принято иметь квартиру. Уважающий себя человек предпочитает жить на съемной квартире. Личная квартира отягощает душу, лишает человека мобильности

— Это хозяйство. О нем нужно заботиться.

— Интеллигентный, уважающий себя человек, в сегодняшнем понимании хипстер, никогда не станет собственником квартиры. Это то, что называется моветон. А сегодня говорят – западло.

— У них дешевле снять квартиру, чем у нас?

— Дешевле. Да и купить дешевле.

До недавнего времени купить 2-3 комнатную квартиру в Берлине было дешевле, чем у нас в Алматы

— Сейчас у нас сами знаете, что с долларом. Он хоть и не наш. Но…

— А цены на жилье, говорят, все равно не отпускают.

— В том доме, где вы жили, квартиру можно купить тысяч за 60.

— Значит, упали цены. Понимаю. В Берлине принято снимать квартиру. А если покупать, то в рассрочку. Вот так взять и купить – это вызывает подозрение. Вызывает подозрение кэш.

Бумажка 500 евро – знаете, как ее называют? Бен Ладен. Потому что все о нем слышали, но никто не видел. Никто не знает, как выглядит 500 евро

— Террористы богатые.

— Мне однажды приходилось разменять эту бумажку в универсаме. Сбежался весь персонал.

— А она у вас была?

— Была. Я отсюда приехал. Мне в банке выдали.

— Мы вырежем этот кусочек. Потому что вас растиражируют по всему интернету. Прибыл в Алматы. Вид же у вас тоже брутальный. А вдруг это Бен Ладен без всего.

— Так вот, сбежался весь персонал этой лавки. Они ее смотрели на свет, потом забрали на какую-то экспертизу. В общем, устроили небольшой консилиум перед тем, как разменяли мне эту бумажку. Поэтому я ни в коем случае не повезу туда 500 евро. Надо ее раздробить. Германия не любит таких бумажек. И если у человека кэш в 500 евро – он подозрителен. По определению, нормальный приличный человек не может ходить с такой суммой в кармане. На кредитке – пожалуйста, но не в кармане же. Это бандит.

— А журналисты? Насколько это кластерная социальная группа? Или это братство журналистское?

— Насчет братства не знаю. Я побаиваюсь таких эмоциональных терминов. Разумеется, они все враги. Там все разбиты на кластеры, на издания. Журналист Frankfurter Allgemeine Zeitung — это не журналист Berlin Zeitung. В общем, есть springer пресса, и есть приличная пресса.

— Есть газета № 1 в Казахстане. Есть просто народная газета. Как угодно может называться. А есть обыкновенная газета, у которой 35 000 подписчиков в городе Алматы, в которую люди приходят, письма пишут. А те только осваивают интернет-пространство. Все. Владимир, я ждал, что вы в присущей вам манере скажете, что я должен вот такое-то ток-шоу сделать, такую-то информационную программу, за это взяться… Вы отдыхаете от Германии?

— Нет. Я в самом деле не знаю потребностей рынка. Мне кажется, что сегодня легче найти для человека моих лет, моих скромных способностей и скромного опыта что-нибудь в интернет-пространстве.

— Все-таки интернет.

— Это интересно.

— Насколько мы отстали от них?

— Никак не отстали. Может, штабы меньше, пользователей меньше. Все остальное – такие же комментарии, такие же посты, драки.

— Говорили, что с телевидением умрут кинотеатры, с интернетом умрут газеты. Там умерли?

— Нет. Но удар по ним нанесен. Газеты и журналы, которые были законодателями… Все обкатки танками проходят в интернете. И если Spiegel собирается выдать свой ударный материал, сначала они делают электронный макет, выкладывают на сайте и собирают первые 200 откликов.

— Мы тоже так работаем.

— Здравый смысл подсказывает, что нужно именно так работать.

— Мне кажется, интернет для читателей привлекательнее именно возможностью поумничать. Он пишет и знает, что ничего ему за это не будет. У нас еще матерщина присутствует. Нападки белых на черных, черных на белых.

— Это, что называется, голос улицы. «Улица корчится безъязыкая», – писал молодой Маяковский. Ей нечем кричать и разговаривать. Появилась площадка, где улица может кричать и разговаривать. У нее появился голос.

— Это хорошо?

— Не надо шарахаться от него. Конечно, это неприятно. Матерщина, публичное неуважение друг к другу — это преддверие майдана. Но нужно вслушиваться в этот голос.

— Вслушивайтесь! Это говорит мэтр Владимир Рерих. И сразу чувствуется филологическое образование. Потому что нормальный человек сказал бы «матершина». А он говорит «матерщина» — так правильно. Очень было приятно с вами побеседовать. Я желаю вам творческих успехов! Мы настолько затерли это пожелание. Но только мы – творческие люди – знаем, что творческий успех – это когда все люди смотрят 365info.kz. Спасибо!

Видеоверсию смотрите здесь