Сепаратизм в Синьцзяне — еще одна угроза для Казахстана

Из всех видов сепаратизма, имеющих прямое отношение к Казахстану и республикам Центральной Азии, следует выделить так называемый «синьцзянский» вариант. Это связано с географической, этнической, конфессиональной близостью провинции Синьцзян и нашего региона. О том, как сепаратизм угрожает Казахстану, размышляет известный казахстанский синолог Константин Сыроежкин. 

Непростая провинция

Константин Сыроежкин

В своей новой книге «Синьцзян: большой вопрос для Китая и Казахстана» доктор политических наук Константин Сыроежкин пишет: «Проблема сепаратизма в Синьцзяне, скорее всего, будет только возрастать. Более того, по признанию руководства КНР, именно она представляет собой «основную угрозу, оказывающую влияние на стабильность в Синьцзяне».

И с такой оценкой можно согласиться, имея в виду следующие моменты.

• Во-первых, уйгуры составляют большую часть населения Синьцзяна (10,53 млн. из 22,33 млн. человек на конец 2012 года). В реальности их на несколько миллионов больше, поскольку в округах Южного Синьцзяна, населенных преимущественно уйгурами, имеет место сокрытие рождаемости.

• Во-вторых, уйгуры в большей степени, нежели другие неханьские группы населения региона, представлены в органах власти и управления СУАР, а следовательно — имеют реальные рычаги влияния и возможности по использованию административного ресурса.

• В-третьих, заявленные уйгурскими организациями цели в большей своей части трактуются как «борьба за независимость» и создание независимого государства, будь то «Восточный Туркестан» или «Уйгурстан».

• В-четвертых, именно среди уйгурской части населения СУАР сильно влияние религии и исламской традиции. Это создает условия не только для мобилизации религиозной части населения, но и для деятельности сепаратистских движений на религиозной основе, ставящих своей целью создание на территории Синьцзяна «Исламской Восточно-Туркестанской республики».

• В-пятых, уйгурская диаспора, проживающая за пределами Китая, в достаточной степени организованна, имеет тесные связи с международными организациями и соотечественниками в СУАР, а также с правительствами и политиками стран, в которых она проживает. И что наиболее важно — она получает от них реальную (хотя и неофициальную) поддержку и, возможно, финансовую помощь.

Наконец, нельзя не учитывать и фактор этнической конкуренции. События июля 2009 года в Синьцзяне — очевидное тому подтверждение. Это не просто выступление радикальных элементов или протест против действия местных властей. Это межэтническое столкновение на почве взаимной ненависти и взаимных претензий.

Причем впервые за всю историю подобного рода выступлений в конфликт втянулось гражданское население ханьской национальности, что может иметь непредсказуемые последствия и для Китая в целом, поскольку аналогичные настроения имеют место практически во всех национальных районах страны. До последнего времени, несмотря на высокую активность террористов, а также напряженные отношения между уйгурами и представителями других этнических групп, проживающих в пределах СУАР КНР,

гражданское ханьское население предпочитало не втягиваться в «разборки» между митингующими уйгурами и властями.

Так что ответное выступление ханьцев, пожалуй, наиболее серьезное следствие данного конфликта».

В чем причины конфликтов?

По мнению Константина Сыроежкина, причин активизации конфликтов несколько. Первая и главная — прочность этнических мифов. Например, автохтонность уйгуров в пределах современного Синьцзяна и утверждения о том, что, во всяком случае с периода Средневековья, на территории Западного края утвердилось господство уйгуров и существовало несколько уйгурских государств.

«Первый тезис не выдерживает критики, — считает синолог. —

Проводить прямые параллели между современными представителями уйгурского этноса и теми, кто носил это самоназвание в достаточно удаленные исторические периоды, представляется не совсем корректным.

Что касается второго тезиса, то с наличием традиций государственности у средневековых уйгуров спорить трудно, однако и здесь не все столь однозначно.

Во-первых, все эти государства не смогли устоять перед натиском сначала иноэтнических кочевых племен, затем — империи Чингисхана, и наконец — давлением со стороны империи Цин.

Во-вторых, весьма спорной выглядит попытка отождествлять уйгуров Орхона или средневекового Турфана с современным уйгурским этносом. Это совершенно разные народы по своей сути. В-третьих, нет оснований говорить о прочной уйгурской государственности и в более поздний период. Исторически, конечно, таковая существовала, но все эти государственные образования трудно назвать в полной мере самостоятельными. Так или иначе, они находились под протекторатом либо Великобритании и Турции, как ИВТР и государство Иеттишар, либо Советского Союза, как ВТР.

Вполне объясним и факт постоянных этнических волнений в Синьцзяне с его окончательным включением в состав Китая. Насильственное внедрение чуждых этническому самосознанию уйгуров элементов китайской культуры не вело к их аккультурации, не говоря уже об ассимиляции. Этот вывод подтверждается и характером выступлений против новой власти. Все они имели отчетливую антиханьскую или антидунганскую направленность, различаясь лишь по своей внешнеполитической ориентации, платформе, на которой проходило объединение, конечным целям, социальному и национальному составу участников».

Что не устраивает сепаратистов?

Ученый выделяет несколько факторов, которыми недовольно уйгурское население СУАР КНР.

• Плановое ограничение рождаемости (хотя здесь идут на определенные послабления: официально для национальных меньшинств в городе разрешено два ребенка, в сельской местности — три, а главная защитница уйгуров, председатель ВУК Ребия Кадыр, является матерью 11 детей).

• Введение преподавания на китайском языке в начальной школе (объективно эта мера связана с необходимостью повышения социальной мобильности неханьских этнических групп и, кстати говоря, большинством из них только приветствуется).

• Ограничения в карьерном росте для национальных меньшинств (что нельзя рассматривать в качестве целенаправленной политики, но что имеет место быть, главным образом в силу либо профессиональной непригодности, либо слабого знания китайского языка).

• Вывоз сырьевых ресурсов СУАР в центральные и южные регионы Китая (с этим трудно спорить, однако, как мы видим, Синьцзян, как и другие национальные районы Китая, продолжает жить в долг — расходная часть местного бюджета вдвое превышает доходную).

• Ограничения свободы религиозной деятельности (эти ограничения во многом вынужденные и являются реакцией на политизацию ислама и религиозно мотивированный терроризм; кроме того, реализуются они строго в рамках норм закона, которым регламентируется деятельность религиозных организаций на территории Синьцзяна).

• Вербовка уйгурской молодежи для работы во внутреннем Китае (это действительно имеет место, однако, поскольку в южных регионах СУАР КНР работы практически нет, уйгурская молодежь не возражает против этого; более того, это дает ей шанс обустроиться за пределами СУАР КНР).

Градус напряжения

«Хотя в последние 30 лет СУАР КНР динамично развивается, — пишет далее казахстанский исследователь, — качество жизни повышается, вливания из центрального бюджета в регион постоянно растут, а толерантность по отношению к местной культуре проживающих в регионе ханьцев находится на высоком уровне, тем не менее межэтнические столкновения на почве взаимной ненависти и взаимных претензий имеют место быть. Более того,

за последние пять-шесть лет уровень взаимной ненависти между ханьцами и уйгурами достиг высшей степени напряжения.

Кроме этого, в последние годы наблюдается усиление религиозного фактора в Синьцзяне и активное проникновение в регион нетрадиционных для него течений ислама, в частности ваххабизма. Попытка властей ограничить это влияние административными мерами, по сути, провалилась. Не находя легитимного способа встроиться в политическую систему светского государства, ислам начинает радикализироваться и добиваться уже не участия во власти, а всей полноты политической власти. Помогут ли решить эту проблему вступившие в законную силу с 1 января 2015 года новые «Правила религиозной деятельности в СУАР», — большой вопрос. Содержащие массу запретов и недоговоренностей, эти правила уже сейчас неоднозначно воспринимаются населением региона».

Отметим, что «Правилами», в частности, запрещается любая религиозная деятельность в государственных учреждениях, государственных учебных заведениях и местах общего пользования. «.

Есть ли в СУАР дискриминация по труду?

«Речь прежде всего об обострении этнической конкуренции за рабочие места и сокращении финансовых ресурсов, — подчеркивается в исследовании. — Как показывает исторический опыт,

в основе большинства «этнических конфликтов» лежат не этнические и даже не этнополитические и религиозные, а сугубо экономические факторы.

Борьба за передел собственности, за право владения и распоряжения территорией и природными ресурсами, обладание политической властью — вот истинная основа их преобладающей части. Характерной и весьма существенной приметой времени для понимания сегодняшней ситуации в СУАР КНР является то обстоятельство, что пополнение рядов рабочих и служащих за счет местных этнических групп осуществляется только на местных предприятиях. На предприятиях же центрального подчинения, производящих львиную долю промышленной продукции, этого не наблюдается. Наибольший удельный вес представителей национальных меньшинств, за исключением сельского хозяйства, наблюдался в непроизводственных отраслях: образование, культура, искусство, здравоохранение, спорт и социальное обслуживание, а также торговля, общественное питание, государственные и партийные органы, общественные организации. Наименьший — в наукоемких отраслях и на промышленных предприятиях, особенно крупных. Костяк социальной базы антиханьского протеста сегодня формируется в социальных низах, как правило, среди малообразованной прослойки уйгурского населения, которая сталкивается с серьезными проблемами выживания в новых условиях «китайской модернизации» Синьцзяна. Наиболее простым и «понятным» выходом для таких людей в складывающихся не в их пользу обстоятельствах становится социальная маргинализация. Ислам в этой ситуации, выступая в роли символического оплота против «внешнего врага», притягивает к себе мощный протестный ресурс».

Тактика насилия

«Я и не склонен преувеличивать собственные возможности уйгурского движения в борьбе за национальное самоопределение, — продолжает Константин Сыроежкин. — Во-первых, в большинстве случаев действия так называемых «уйгурских сепаратистов» к национально-освободительной борьбе не имеют никакого отношения. В своем большинстве это может быть квалифицировано как разбой, грабеж, диверсия, а в последнее время — вполне справедливо — как террористический акт. Во-вторых, основной особенностью «уйгурского сепаратизма» является отсутствие включенности в конфликт этнической элиты. Конечно,

уйгурская элита хотела бы получить больше власти в пределах собственного этноареала и даже выступить в качестве идеологов и руководителей движения за достижение независимости.

Однако в силу своей разобщенности и отсутствия признанных общенациональных лидеров, а также самой идеологии национально-освободительной борьбы сегодня она к этому просто не готова. В-третьих, деятельность подпольных и немногочисленных уйгурских сепаратистских организаций в СУАР КНР по-прежнему возможна только при мощной финансовой и материальной поддержке со стороны зарубежных организаций и государств, заинтересованных в дестабилизации обстановки в Центрально-Азиатском регионе вообще и Китае в частности. В-четвертых, переход уйгурских сепаратистов к тактике террора ставит их вне закона в глазах мирового общественного мнения, однозначно осуждающего терроризм как форму решения политических проблем.

Хроника террора

По данным Госсовета КНР за 1990-2001 годы, террористические силы «Восточного Туркестана» совершили более 200 актов насилия и террора, в результате которых 162 человека погибли и 440 получили ранения. Первая половина 2000-х годов прошла относительно спокойно. Во всяком случае, крупных актов насилия не наблюдалось.

Главных причин три — во-первых, активизация антитеррористической борьбы в СУАР КНР и масштабные финансовые вливания из центрального бюджета для проведения модернизации региона. Во-вторых, признание мировым сообществом (прежде всего США) фактов терроризма на территории КНР и включение «Исламского движения Восточного Туркестана» в список террористических организаций. В-третьих, это переход сепаратистов от тактики террора к преимущественно политическим, ненасильственным методам борьбы за освобождение Синьцзяна.

Частота межэтнических конфликтов и террористических актов начала возрастать во второй половине 2000-х годов. В 2008 году в СУАР КНР было зафиксировано восемь акций, квалифицированных как «террористические». В 2009-м — семь, в том числе самое масштабное с февраля 1997 года столкновение между уйгурами и ханьцами, имевшее место летом в Урумчи, Кашгаре, Хотане и других регионах. В 2011 году было зафиксировано четыре террористических акта, в 2012-м — три, в 2013-м — 10, а в 2014-м — 11 террористических актов.

Как сообщала китайская пресса, в течение первого месяца антитеррористической кампании (режим был введен 23 мая 2014 года сроком на один год)

органы общественной безопасности Синьцзяна ликвидировали 32 террористические группировки,

задержали более 380 подозреваемых преступников и 65 беглецов, конфисковали 264 взрывных устройства, 3,15 тонны сырья для изготовления взрывчатки и 357 единиц оружия.

Специфическая черта современного терроризма в Китае заключается в том, что если раньше объектом вооруженных нападений «сепаратистов» являлись главным образом полицейские или представители армии (точнее — Народной вооруженной полиции), то в последние два-три года объектом этих акций стали мирные граждане, оказавшиеся в людных местах: посетители кафе в Кашгаре, пассажиры самолета Хотан — Урумчи, туристы на площади Тяньаньмэнь, пассажиры и прохожие, оказавшиеся у железнодорожных вокзалов в Куньмине и Урумчи, покупатели на рынке в Урумчи. Причем это не только ханьцы, но и представители других национальностей. Это ведет к увеличению числа жертв терактов и порождает в массах «синдром незащищенности». Так, согласно данным о терактах, полученным из материалов СМИ, только за первые б месяцев 2014 года в результате террористических актов погибли 69 человек и еще 309 получили ранения.

Наконец, хотя все эти преступления являлись акциями без политических заявлений и требований и ни в одном из случаев не было озвучено мотивов взрывов или самоподрывов, как и массовой резни, тем не менее

частота и однотипность терактов — очевидное свидетельство того, что эти акции планировались, координировались и финансировались из одного центра.

Причем центра, скорее всего, находящегося за пределами Синьцзяна».

Поддерживает ли население террор?

«Вопрос о том, насколько деятельность ВУК («Всемирного уйгурского конгресса») и ИДВТ, а также действующих на территории Синьцзяна террористических и сепаратистских групп поддерживается уйгурским населением СУАР КНР, остается открытым, — заключает профессор Сыроежкин. — Конечно, пропагандируемая ими идея создания в пределах СУАР КНР самостоятельного уйгурского государства весьма популярна в уйгурской среде, но

далеко не каждый представитель данного этноса готов воевать за независимость с оружием в руках.

Подавляющую часть населения вполне устраивает сложившийся статус-кво. Безусловно, если исключить беспредел со стороны местных властей и силовиков. Но последнее — не есть специфическая черта исключительно Синьцзяна. Эти явления вызывают протесты и во внутренних районах Китая. Следовательно, базовые причины «уйгурского сепаратизма», как и захлестнувшей Китай волны «уйгурского терроризма», нужно искать не столько в деятельности зарубежных организаций и эмиссаров (хотя это отнюдь не последний фактор), но главным образом в социально-экономических и политических проблемах развития КНР и ее национальных регионов.

Если говорить об угрозе безопасности Китаю со стороны уйгурских организаций, расположенных на территории государств Средней Азии и Казахстана, это миф. Безусловно, все проживающие на территории Центральной Азии уйгуры желали бы образования суверенного уйгурского государства в пределах современной территории СУАР КНР, но воевать за это никто из них не намерен.

О деятельности ИДВТ на территории государств Центральной Азии в последние годы ничего неизвестно.

Нет информации и об ее контактах с уйгурскими организациями, работающими в Казахстане, Кыргызстане и Узбекистане. Во всяком случае, ни в одном антикитайском заявлении или антикитайском мероприятии ни уйгурские организации государств региона, ни прежде активные и имеющие контакты с ВУК лидеры этих организаций никак о себе не заявили.

Реальность же гораздо банальнее. Если исключить довольно редкие материалы по действительно актуальным вопросам развития уйгурской диаспоры, основу деятельности уйгурских организаций, работающих в государствах Центральной Азии, составляет организационная поддержка личного бизнеса их лидеров и удовлетворение их тщеславия и амбиций, что не имеет ничего общего ни с мировым уйгурским движением, ни с проблематикой «уйгурского вопроса» в государствах региона. Тем не менее, не учитывать этой проблемы, как и большую озабоченность Китая по поводу уйгуров, проживающих на территории государств Центральной Азии, и имеющихся в их среде социально-политических процессов, с позиций региональной и национальной безопасности было бы не совсем корректно».