Живопись многим кажется абсолютно бесполезной. Но ведь для дикарей в набедренных повязках размалеванные доллары и евро — тоже бесполезная бумага, даже костра не разжечь. Искусство может не иметь никакой практической ценности для отдельно взятого человека — и быть важным системообразующим инструментом для государства. Об этом наш разговор с коллекционером Ларисой Арюткиной.
— Лариса, с удивлением узнала, что у тебя дома существует коллекция предметов искусства.
— Я сама рисовала, потому что закончила художественную школу и Архитектурный институт. Потом я занималась бизнесом и рисовать было некогда. А любовь к искусству — есть. Эмоций хочется. И я стала ходить по галереям. Владимир Филатов – мой давний знакомый, открыл галерею. Я ходила на его выставки и приобретать картины художников, которые он выставлял. Мне это доставляло массу удовольствия. Мой офис весь в картинах, что тоже производит впечатление. Знаю всех наших художников, у нас дружеские отношения. Сейчас не могу купить все, что мне нравится. Грустно, что у нас все это не развивается. Все галеристы жалуются, что рынок падает, у нас никто не покупает произведения искусства. Коллекционирование никак не поощряется. Даже не знаю, как его можно поощрять. Может, выставлять коллекции? В России, на Западе коллекции выставляются. Картина живет, когда на нее смотрят.
— А ты выставляла когда-нибудь свою коллекцию?
— Нет. Она висит у меня в офисе и дома. Елизавета Григорьевна Малиновская предлагала мне это сделать, но так и не сделали. Были какие-то попытки выставлять коллекции. Но это не системно, не постоянно. Если бы коллекционирование у нас поддерживалось, таких людей было бы больше.
— У тебя картины казахстанских мастеров?
— Да. Современное искусство Казахстана. Я покупала картины с 1987 года и до 2004-го. Искусство – это же срез. Художник творит в определенный период жизни. Многие художники уже так не рисуют. Они говорят, что у меня те картины, которые они сейчас делать не умеют. «Я вырос. Мне хотелось бы вернуться к молодости и восторгу. Не могу» — говорят они. Это тоже ценно. Художник нарисовал картину, сам ее оценивает, придает значение, потом несет в галерею. Галерист, если считает ее достойной, выставляет и назначает цену. Ставит точку тот, кто покупает. Теперь она реально приобрела ценность. И людям эта ценность становится доступна. Все мировые музеи основываются на частных коллекциях: знаменитые Третьяков, Морозов, братья Щекины и другие. А весь Эрмитаж – коллекция царской семьи. То есть это всегда было важно, модно. Считается, что самые важные денежные инвестиции – это искусство. Но у нас пока не понимают. Здесь была выставка Никаса Сафронова, я была на его мастер-классе. Он говорил, что самое ценное в мире – искусство, оно как оружие и наркотики, продается и покупается за колоссальные деньги.
— Я видела у тебя некоторые картины. Они вызвали у меня восторг и недоумение. Их могут увидеть только те, кто пришел к тебе в гости. Может имеет смысл продумать выставление картин на всеобщее обозрение? Или это не будет иметь популярность у зрителей?
— Зрители – это первая проблема. В нашем музее им. Кастеева очередей не наблюдается. Один ходишь по залам, человек редкий гость. А этот музей — один самых лучших, в нем прекрасная коллекция западноевропейских картин и нашей казахской живописи. Сейчас проходит прекрасная выставка графики Оксаны Масиной из Киева. Но не ходят люди. Нужно людям давать специальное образование. Я выросла в этой среде, мне близко искусство. Рисование в школе — на нуле. Историю искусства не преподают. Почему — не понятно. На галереи, на театры и балет тратятся колоссальные деньги, а любовь к этому не воспитывается.
— Многое еще и от семьи. У меня нет специального образования, но мне это близко и понятно.
— Сначала должно повезти с семьей, а потом уже с государством. Есть примеры, когда человек попадает в среду, которая ему помогает прийти к искусству. Но у нас системы нет. Есть художественные школы, но там учатся единицы. Скоро привезут коллекцию современной живописи «Эрарта» из России. Ее целенаправленно пропагандируют по всему миру. У нас тоже могли бы этим заниматься и иметь успех. Я мечтаю создать Арт-банк.
— Это как?
— Картина – реальная ценность. Денежный знак, самый любимый всеми вид изобразительного искусства, ценен, пока существует государство, которое его обеспечивает. А если что случится, то купюра превратится в бумагу. А произведение искусства ценно всегда. И с каждым годом его ценность только увеличивается. Если за искусство возьмутся, оно станет ценным для большинства. Сафронов говорит, что своей популярностью он обязан той PR-команде, которая его продвигает. Любому искусству нужен PR. Искусство нужно продвигать, пропагандировать, прививать.
— Ты все время говоришь: сделают, определят. Кто? Ты кого имеешь в виду?
— Художник рисует, но нужна структура, которая будет ему помогать. Все художники плачут, что нет менеджеров, которые бы занимались продажей. Рынка нет. В начале расцвета нашего государства были попытки, когда приехало много иностранцев, меценатов, накинувшихся на наше искусство. Ричард Спунер создал хорошую коллекцию. Послы государств, которые здесь были аккредитованы, хорошо пользовались этим. Искусство у нас достойное, продавалось все дешево. И эти люди увезли прекрасные коллекции к себе домой. Все самое ценное уехало. Самое смешное, когда выдают справку на вывоз картины, пишут — «культурной ценности не имеет». Ужасная формулировка для шедевра.
— Везите, куда хотите. Хотя — это народное достояние.
— Шедевры вывозятся, потому что культурной ценности для нас не имеют. Это — знаково. Сейчас радуют перемены в нашем музее. Может и в отношении государства к искусству что-то изменится. Искусство всегда поддерживалось либо меценатами, либо государством. Какое-то время государство поддерживало банки, создававшие коллекцию. А потом началась борьба с роскошью. Потому что искусство причислили к элементам роскоши. А на самом деле – это предмет первой необходимости, и специальное образование. Это же воспитание образного мышления у человека. Этим я сейчас занимаюсь.
— Я была на твоих мастер-классах.
— Чем больше людей научится рисовать, тем больше будут ценить то, что сделано другими.
— А коллекционера можно назвать меценатом?
— Когда человек покупает картины, делает это для себя, а не для того, чтобы его считали меценатом. Может, я тоже до этого дорасту. А можно собирать действительно крупную коллекцию, заниматься коммерческой деятельностью и продвигать художников. Сам художник заниматься и тем, и другим не может.
— Когда ты покупала картины, эти люди были молодыми начинающими художниками. Ты их поддержала.
— Если бы они были малоталантливыми, я бы их не поддержала. Но у меня есть вкус. И я считаю, что купила исключительно шедевры.
-Прошло много лет. Что теперь планируешь делать с этими картинами?
— Я хотела продать. Но за ту цену, которую они стоят, здесь и сейчас их не продать. Картина как предмет купли-продажи и как предмет непреходящей ценности – не одно и тоже. Когда нет рынка, это все равно, что бриллианты на базаре продавать. Найти покупателей — большой вопрос. Среду нужно формировать. Я хочу создать Арт-банк, который поднимет произведения искусства на достойный уровень.
— Тогда нужно создавать. Массово никто не ринется в музеи и галереи. Хотя были времена, когда мы стояли в очередях.
— Когда я училась в Архитектурном институте, мы ездили на практику в Москву, в Питер. Было счастьем по студенческому билету попасть в музей без очереди. В Питере же 4 часа надо простоять, чтобы попасть в музей. А у нас — никого.
— Надеемся, ситуация изменится.
— Наше искусство на очень высоком уровне. Когда его оценят, оно уже полностью будет вывезено. Наши музеи тоже много покупают. Художники продают им по низким ценам. Музеев должно быть больше. А в Алматы один музей им. Кастеева.
— Но и он пустует.
— Может быть, им нужны другие способы работы. За рубежом музеи становятся интерактивными, завлекая больше посетителей. Студии, ночи в музее.
— Возможно, такие акции помогут приобщить к искусству.
— Ночной клуб в музее с шоу.
— Да. Потому что все работают. А как туда попасть, если он закрывается в 6 часов. Удачи вам с этим проектом!