Без всякого сомнения, военное вмешательство России в Сирию было довольно сильным ходом со стороны российских властей и при этом весьма неожиданным для всех участников этого невероятно долгого конфликта, который продолжается уже четыре года. Очевидно, что президент Путин застал всех врасплох. Основные игроки на Ближнем Востоке, которые относительно неспешно разыгрывают здесь свою собственную шахматную партию, меньше всего ожидали появления российских военных. Это обстоятельство наверняка вызвало у них очень большое удивление.
Удивление, скорее всего, было связано еще и с тем, что ближневосточные игроки не совсем понимали мотивацию действий Москвы и как к ним относиться. При этом, несомненно, что неожиданное включение ядерной державы в региональный конфликт на одной из его сторон автоматически должно было привести к нарушению имеющегося баланса сил и всевозможных планов. И это не могло не вызвать самой серьезной озабоченности у одних и легкой эйфории у других.
До начала российской военной кампании в Сирии на Ближнем Востоке продолжался масштабный конфликт, в который были вовлечены целый ряд стран, политических движений и религиозных организаций. В некоторой степени его даже можно сравнить с большой межафриканской войной, которая шла в Демократической Республике Конго в 2000-х годах. Тогда целый ряд африканских стран (Руанда, Уганда, Ангола, Зимбабве и некоторые другие) прямо или косвенно были вовлечены в гражданскую войну в Конго.
Так и на Ближнем Востоке к 2015 году конфликт приобрел эпический характер. Он происходил не только в Сирии, но и в Йемене. В него оказались в той или иной степени прямо или косвенно вовлечены Иран, Ливан, Саудовская Аравия, Катар, Объединенные Арабские Эмираты и Турция. Кроме них еще и США, некоторые страны Евросоюза. Кто-то поставлял оружие, деньги, материальное снабжение, другие отправляли добровольцев, третьи использовали свои собственные войска. Многие делали все это одновременно.
Естественно, что у каждой страны были свои причины оказаться вовлеченными в этот глобальный конфликт и свои противоречия, как внутренние, так и межгосударственного уровня. Но все-таки можно говорить о том, что
к 2015 году в конфликте четко определились две основные противоборствующие стороны
С одной стороны находились шииты Сирии, Ливана (движение «Хезболлах»), Ирана и частично Йемена. С другой стороны им противостояли суннитские государства и движения Сирии, Саудовской Аравии, Турции, ОАЭ, Катара и других. По сути, это был глобальный суннито-шиитский конфликт.
Безусловно, этот конфликт не был открытым. Линии противостояния также не были четко определены. Но общий тренд был очевиден. Шиитское правительство Ирана стремилось не допустить падения режима Башара Асада, представлявшего интересы шиитского религиозного меньшинства алавитов в Сирии. В этом с ним были солидарны шииты из движения «Хезболлах» в Ливане. В то время как суннитские государства, напротив, выступали за уход Асада. Таким образом, они действовали в интересах суннитского большинства в Сирии.
Естественно, что падение Асада означало бы резкое изменение ситуации в регионе не в пользу шиитов. Потеря Сирии привела бы к большим проблемам для шиитов из «Хезболлах» в Ливане. Иран потерял бы не просто важного союзника, но и плацдарм для влияния в самом сердце арабского Ближнего Востока. Поэтому и Иран, и «Хезболлах» оказывали и оказывают масштабную поддержку сирийскому режиму. Маловероятно, что Асад вообще смог бы продержаться без этой помощи так долго все-таки почти четыре года.
Соответственно, и суннитские государства также наверняка оказывают широкомасштабную поддержку самым разным сирийским повстанцам – от радикальных до умеренных. Без этой помощи местные повстанцы не смогли бы так долго воевать против регулярной армии Сирии, сирийской алавитской милиции, иранских и иракских добровольцев, а также боевиков «Хезболлах». Сирия стала полигоном, на котором противоборствующие стороны, сунниты и шииты, ведут свою борьбу интересов.
Эта борьба длится уже долгое время. В целом противостояние между шиитами и суннитами имеет длинную историю. Но последний конфликт по большому счету начался в то время, когда США свергли режим Саддама Хусейна в Ираке. Именно тогда было нарушено неустойчивое равновесие между шиитами и суннитами, арабами и персами, Ираном и Ираком, монархиями Персидского залива и их шиитскими меньшинствами.
В Ираке к власти пришли местные арабы-шииты. Арабы-сунниты, соответственно, власть потеряли. Новое шиитское правительство в Багдаде естественным образом стало ориентироваться на единоверцев в Иране. В Тегеране, в свою очередь, увидели в произошедшем новые возможности. Не только потому, что во многих суннитских государствах Арабского Востока были внушительные шиитские общины. Например, в Саудовской Аравии, в ее нефтедобывающей Восточной провинции или в Бахрейне, или в Катаре.
Еще одной возможностью для Тегерана было то, что
примерно с середины первого десятилетия 2000-х годов никто из суннитских государств не стремился проводить антизападную политику
В Саудовской Аравии, Кувейте, Бахрейне, Катаре находились военные базы США. В Египте, Иордании у власти были прозападные правительства. Американские войска находились в Ираке и Афганистане. Даже в Сирии и Ливии местные режимы старались выстраивать отношения с западным миром. К тому же сирийцы были вынуждены уйти из Ливана. Казалось, что время глобальной конфронтации заканчивается.
Но на мусульманской улице запрос на антизападную политику был по-прежнему довольно высок. Израиль все так же вызывал неприятие арабского мира. В этой ситуации Иран при президенте Махмуде Ахмадинежаде попытался перехватить знамя антизападной политики.
Тегеран вполне обоснованно обвиняли в поддержке ХАМАС в Палестине и «Хезболлах» в Ливане. Менее обоснованно говорили о его участии в поддержке исламистов в Сомали, шиитов в Бахрейне и Саудовской Аравии. То есть речь шла о том, что при Ахмадинежаде Иран мог претендовать на то, чтобы занять доминирующие позиции в мусульманском мире. Причем Тегеран также претендовал на влияние и на суннитов. Например, показателен пример того же палестинского ХАМАС, пользовавшегося поддержкой иранцев. А если учесть, что иранские власти развивали еще и ядерную программу, это выглядело как стремление Тегерана к гегемонии.
Все это вызвало нешуточное беспокойство в суннитских странах, в первую очередь в государствах Персидского залива. Они опасались иранской гегемонии, потому что были гораздо слабее Ирана. Кроме того, они не могли не опасаться того, что сильный Иран поддержит шиитов на их собственных территориях. К тому же они потеряли Ирак, который был чем-то вроде арабской крепости против персидского влияния. Именно концепция арабского национализма позволила Саддаму Хусейну опираться на иракских арабов-шиитов во время ирано-иракской войны 1980–1988 годов.
В то же время суннитские государства Персидского залива должны были координировать свои действия с США. У Вашингтона же была собственная политическая линия в отношении Ирана и Ближнего Востока. В 2011 году американцы вывели войска из Ирака, но оставили их в Кувейте и Саудовской Аравии. Кроме того, здесь были складированы вооружения выведенных из Ирака американских войск. В случае необходимости это позволило бы снова развернуть внушительную военную группировку. Напомним, что в начале 1990-х годов, когда американцы готовились к войне в Персидском заливе против Саддама Хусейна, им пришлось несколько месяцев перебрасывать технику и припасы для армии из США и Европы. В 2000-х в этом уже не было необходимости, достаточно было по воздуху перебросить солдат.
Поэтому Саудовская Аравия и Кувейт, другие страны Залива, с одной стороны, могли чувствовать себя в безопасности от теоретически возможной опасности. Хотя с другой стороны, размещение американских войск и слишком тесные отношения с США негативно сказывались на их имидже у мусульманской улицы, на этом поле активно стремился работать Тегеран. Но в любом случае ситуация не была особенно подвижной.
Все изменилось, когда начались события так называемой «арабской весны». В каждой стране – Тунисе, Ливии, Египте были свои внутренние причины для массовых протестов и последующего свержения правящих режимов. Но тот факт, что среди этих стран оказались старые американские союзники Египет и Тунис, и США ничего не сделали, чтобы их поддержать, не мог не вызвать в правящих режимах в мусульманских странах чувства беспокойства.
У американцев же могла быть своя логика. С одной стороны, «арабская весна» соответствовала идее демократизации Ближнего Востока. С другой – наряду с Тунисом и Египтом при прямой западной поддержке пал еще и режим Муамара Каддафи в Ливии. Кроме того, начались проблемы у режима Башара Асада в Сирии. В последних двух случаях, как и в ситуации с режимом Саддама Хусейна в Ираке, речь шла о государствах, которые были результатом холодной войны. Объединяло их то, что они во многом заимствовали модели государственного устройства у бывшего СССР, имели сильную концентрацию власти и направляли огромные накопленные ресурсы, в том числе и на внешнюю экспансию.
Поэтому американцы могли конечно исходить из идеологических соображений продвижения на Восток демократии. Но в то же время их могли привлекать вполне прозаические вопросы. Потому что если вместо сильного государства с концентрированной властью будет слабое, это теоретически может снизить уровень проблем, с какими Запад сталкивался в своих отношениях с Ливией, Сирией и Ираком.
В любом случае
«арабская весна» не только привела к смене режимов в ряде стран, но и нарушила сложившийся баланс сил
Главным следствием произошедших событий стала активизация суннитских стран Залива. Они перешли к активной политике. В определенной степени они вышли из-под американского зонтика. Зонтик не то чтобы прохудился, просто в целом ряде стран возникли лакуны, которые требовали от суннитских монархий более активной позиции. Но, правда, остается открытым вопрос, в курсе ли происходящих событий американцы.
Продолжение следует
Статья любезно предоставлена журналом «Центр Азии».