Бывший узник рассказал о секретной туркменской тюрьме

Бывший узник секретной туркменской тюрьмы Овадан-Депе рассказал, как отбывал наказание в закрытом исправительном учреждении в интервью информационному агентству «Фергана».

Гельды Кяризов — один из немногих бывших заключенных Овадан-Депе, которому удалось выехать за пределы Туркменистана. В постсоветском Туркменистане он довольно известная фигура. Именно ему, отмечает издание, принадлежит ключевая роль в восстановлении поголовья ахалтекинских лошадей, ставших национальным символом страны.

В 2001 году Кяризова заподозрили в тайных контактах с оппозицией, а позже приговорили к 6 годам лишения свободы. В августе 2006 года его перевели в изолированную от внешнего мира секретную тюрьму Овадан-депе. Здесь он провел пять месяцев. После смерти президента Туркменистана Сапармурада Ниязова Кяризова вернули в обычную колонию, а в октябре 2007 года освободили по амнистии. В 2015 году, благодаря активной международной кампании, семья Кяризова смогла покинуть страну.

В интервью «Фергане» 65-летний Гельды Кяризов в подробностях рассказал о жизни в Овадан-Депе и «ужасных условиях» содержания в этой тюрьме. По его словам, крыло тюрьмы, в которое его поместили, включало два сегмента, разделенных дверью, по четыре камеры в каждом. В камере были семь сваренных из железа двухъярусных спальных нар, закрепленных в бетонном полу. Помимо Кяризова здесь содержались только двое бывших высокопоставленных чиновников.

«Камера представляла собой плохо освещенную бетонную коробку размером семь на три с половиной метров. Потолок высокий — до четырех метров. Умывальник и туалет — внутри. Во внешней стене было два незастекленных окна, закрытых железной арматурой и жалюзи из полосок металла, через щели в которых можно было смотреть только вверх. В холодные месяцы заключенные закрывали окно полиэтиленовой пленкой. Вдоль стены шла отопительная труба. Со стороны коридора каждая камера закрывалась толстой металлической дверью с глазком и окошком для раздачи пищи. За этой дверью была вторая решетчатая дверь с окошком. Двери и окошки запирались на замки и опломбировывались (на внешней двери было два замка)», — сообщает издание.

— В 6 утра — подъем. Открывается глазок в двери. Встаем, чтобы всех было видно, руки назад, один из нас докладывает: «Камера №4, три человека, дежурный номер такой-то». Завтрак — примерно в 8:00 утра, ужин — в 18:00, отбой — в 21:00, — вспоминает Кяризов.

По словам Кяризова, «отношение со стороны солдат было ужасное, они не считали нас людьми. Для них мы были «врагами народа»… Солдаты скрывали свои имена, в нашем блоке все они были выходцами из других велаятов».

Заключенных полностью изолировали от внешнего мира. Вопреки действовавшим нормам уголовно-исполнительного права письма, передачи и свидания с родственниками не разрешались.

Общение с охранниками и заключенными других камер официально также не допускалось. Однако многие искали пути, чтобы обойти правила. Как вспоминает Кяризов, иногда через окно удавалось пообщаться с «соседями» или обменяться парой фраз с кем-то из камер, вдоль окон которых он пробегал в банный день.

Не были доступны ни ТВ, ни радио, ни даже официальная пресса. Время от времени выдавали старые журналы и книги, в основном 1930-1950 годов со штампами расформированных после распада СССР колхозных библиотек. Из-за слабого освещения после 18 часов читать было невозможно.

В отличие от узников других пенитенциарных учреждений Туркменистана заключенные Овадан-Депе имели одну «привилегию» — они были освобождены от обязанности изучать «новую священную книгу» президента Туркменистана Сапармурада Ниязова «Рухнама».

— На завтрак приносили суп из дробленых пшеничных зерен (ярма), где может быть кусочек картошки, немного лука. Изредка, раз в неделю, в нем плавала шкурка от мяса, рыбьи кости или глаза. Суп абсолютно нежирный, посуда легко моется. Солдаты, которые готовили пищу, съедали все мясные и рыбные куски… К этому добавляли чуть подслащенный чай в литровой пластмассовой кружке и срез буханки хлеба, сантиметра полтора шириной. На обед — снова суп из дробленки, на второе — каша из той же дробленки. Иногда давали рыбный суп. Зерно, доставляемое в тюрьму, ссыпали на асфальт, потом собирали веником, поэтому каша и суп почти всегда была с грязью или мелкими камешками. Однажды сказал об этом, в ответ услышал: «Жри, чего дают». Хлеба отрезали 2-2,5 сантиметра. Хлеб привозили ночью и хранили в холодильнике, он промерзал изнутри, мякиш становился черным, плесневел. Ужин повторял завтрак. В обед и вечером вместо чая наливали настойку из верблюжьей колючки, — вспоминает бывший узник тюрьмы.

Меню повторялось изо дня в день. После освобождения Кяризов рассказал жене, что из-за плохого питания его часто тошнило, часть еды он отдавал сокамерникам или вынужден был выливать в туалет: отказ от пищи не допускался. За пять месяцев пребывания в Овадан-Депе Кяризов потерял около половины веса — более 40 килограммов.

Посуда и ложки были многоразовые, из пластика, после каждого приема пищи заключенные их мыли и возвращали охране. Для питья и гигиенических нужд использовали воду из-под крана, почти всегда мутную или со ржавчиной, которую включали на полчаса утром и вечером. По утрам заключенные заливали воду в пластиковые баклажки и мусорное ведро. По словам Кяризова, которому один из сокамерников подарил баклажку, «считалось богатством, если у тебя на баклажку больше, чем у другого».

Когда тюремщики открывали дверь, они обычно брезгливо морщились из-за неприятного запаха, исходившего из камеры. «Мы просто там разлагались, судя по тому, как им было неприятно дышать, — вспоминает Кяризов. — Но мы-то привыкшие…».

Раз в неделю, если не было проблем с водоснабжением, заключенных отправляли мыться. При этом все было организовано так, чтобы узники из разных камер не общались и даже не видели друг друга. «Нас троих выводят, мы берем матрасы, одеяла, подушки, оставляем их на солнце, а сами бежим вдоль забора в сторону курилки на углу… Там вдоль блока бетонная дорожка, мы по ней бежим, руки сзади, смотреть никуда нельзя. Но для нас это было как отдых — ведь мы под открытым небом, без решеток и жалюзи. Специально на прогулки, как положено, нас не выводили ни разу — клянусь хлебом! На помывку давали 15-20 минут — должен успеть и искупаться, и побриться. Назад — тоже бегом. Вода в душе была только холодная. Ближе к зиме «обиженники» сварили газовую печку из старых труб, пару раз в ней что-то взрывалось, но иногда можно было помыться и теплой водой».

В банный день заключенным раздавали бритвенные станки со сменными лезвиями «Рапира», которыми они брили себе голову и другие части тела. Раз в неделю охранники приносили в каждую камеру четверть куска хозяйственного мыла, сокамерники делили его между собой, разрезая на части нитью. Этими кусками надо было и помыться, и постирать одежду. Остатки мыла забирать с собой в камеру не разрешалось.

— Примерно через месяц-полтора после моего перевода в Овадан-Депе нам сшили из зеленоватой военной ткани типа кармашков, в них — маленькие зубные щетки и минитюбики с зубной пастой. Паста просроченная, но раньше и этого не было. Сказали: это вам на год. Выдавали по утрам, чтобы мы чистили зубы, и после завтрака забирали вместе с посудой, — рассказал собеседник агентства.

Раз в год заключенным полагалась новая хлопчатобумажная роба черного цвета. Нижнее белье не выдавалось, его смены тоже не было. Были только трусы и майка, в которых заключенный поступил в тюрьму. Когда они изнашивались, «дают иголку с ниткой и сам подшиваешь».

— У меня майка белая, а латать ее выдали черные нитки. Я боялся, что умру в этой майке, и, если родственники получат тело, они придут в ужас. Позже, когда представилась возможность, я все черные нитки распорол и перезашил белыми, — вспоминает Кяризов.

— Обувь тоже выдается на год. В Овадан я пришел в шлепках. Они стерлись, потому что мы много ходим по камере, ведь больше там делать нечего. Другую обувь не принесли. В обед мои шлепки забрали, «обиженники» подшили их и на вечернее кормление принесли назад, — добавляет он.

Медицинская помощь практически не оказывалась. Иногда днем приходил врач, спрашивал заключенных через решетку о проблемах со здоровьем. Входить в камеру он не имел права: «Изредка можно было получить таблетку анальгина или тримола. Как великое одолжение! К зиме мне от простуды выдали, у меня легкие слабые… Однажды, когда поднялось давление, врач дал таблетку нитроглицерина. Для диабетиков никаких лекарств не было. Говорили: «У нас еще другие зоны, пока ничего нет, фонды не открыли и тому подобное».

— Где-то в декабре (сейчас точно не помню, когда, возможно, перед готовившейся ежегодной амнистией) вдруг начали какое-то обследование: отводили в помещение к дежурному, мерили давление, пульс… Потом ходили по камерам, делали укол — всем одним шприцом, давали какие-то таблетки, сказали, что витамины, но мы испугались их пить, — делится воспоминаниями Кяризов.

Бывший узник рассказал, что для контактов с «соседями» использовалась система условных сигналов. «Сначала смотрели через щели в жалюзи, нет ли кого поблизости. Потом обменивались условными стуками через стену… Чиркаешь камнем по стене — это значит, надо подойти к окну. Снова осматривались. Каждый кашлял, и начинали тихо переговариваться. Если слышны шаги — чих, и разговор прекращается», — вспоминает он.

Как отмечает издание, начиная с 2003 года, когда в Овадан-Депе была этапирована первая группа заключенных, и до настоящего времени судьба большого числа узников этой тюрьмы определяется не законами, а специальными секретными указаниями руководства страны.

«Десятки политических заключенных, включая известных в Туркменистане общественных и государственных деятелей, уже погибли здесь. Некоторым, по поступающим сведениям, «продлевают» сроки по сфабрикованным обвинениям — возможно, в попытке скрыть мрачные тайны Овадан-Депе. Лишь активное международное давление может предотвратить новые жертвы», — говорится в статье.

Тюрьма Овадан-Депе (в переводе на русский язык название означает «Живописный холм») находится в 70 километрах северо-западнее Ашхабада, в пустыне Каракумы, недалеко от одноименного населенного пункта и железнодорожной станции. Тюрьма состоит из шести железобетонных блоков в форме буквы «Ж», в каждом из которых имеется по 26 камер. Окружена тремя кольцами ограждения. Была создана режимом Сапармурата Ниязова для изоляции оппозиционеров, крупных чиновников, попавших в опалу, а также людей, обвиняемых в ваххабизме.