Первая мировая война… По-настоящему первая!

Троя. В ее умопомрачительно долгой истории два кульминационных момента с детства будоражили мое воображение. Десятилетняя война, маленький фрагмент которой описал в своей эпической поэме великий Гомер. И захватывающий археологический фарт Генриха Шлимана, поклонника Гомера, воспринявшего «Илиаду» как практическое пособие для поисков Илиона и… отыскавшего-таки свою Трою.

За что воюем, мужики?

А самым симпатичным и достойным внимания фрагментом всей Троянской эпопеи для меня всегда было начало самой войны. Битва рассерженных мужчин за женщину. Жизнь Елены Прекрасной – типовая судьба выдающейся красавицы. Когда принадлежишь истории, не можешь принадлежать себе. Мало кто помнит, что до Париса ее уже пытался умыкнуть Тезей. Но тогда она еще была девицей, а Тезей был «свой сукин сын» — братья-близнецы Диоскуры (а они были еще и ее родные братья) вернули сестру без войны и лишнего шума.

И из Спарты Елену вовсе не украли – она сама приняла решение о побеге, да еще и прихватила с собой сокровища своего рогоносного Менелая. А в Трое, после смерти Париса, она успела побыть женой еще одного троянца. И это – жертва?

Мечтала ли Елена вернуться в родной дом? Вряд ли. Троянцы буквально обожествляли красавицу, даже суровые старики собирались специально, чтобы полюбоваться ею во время ее прогулок по улице. И она платила троянцам ответной любовью – когда перепившиеся на радостях горожане вкатили в город злополучного коня, встревоженная данайским даром Елена одна бродила вокруг и пыталась потревожить конское нутро, подражая голосам жен засевших в деревянной утробе героев.

Геополитические разборки на заре цивилизации

Предложенная поэтами и сказителями причина Троянского побоища не устраивала уже самих классических греков. Во времена расцвета их цивилизации, когда гречанка стала полной семейной затворницей, а властители дум разрывались в симпатиях между гетерами и «красивыми мальчиками», эллинам самим трудно было понять, из-за чего, собственно, разожгли сыр-бор предки. Подумаешь, сбежала жена. И из-за этого 10 лет воевать?

Но, если Елена не причем, то где причина? В географической розни! Эпические времена знавали много примеров локальных драк между частями света, но здесь перед нами образчик редкостного побоища, имевшего все признаки, если не мировой войны, то глобального столкновения между Востоком и Западом.

В эпоху второй мировой войны античности (греко-персидской – еще одного столкновения Азии и Европы) истоки первой, кстати, предпочитали искать уже в воле Зевса, который хотел то ли дать возможность героям показать свое героическое нутро, то ли уже тогда задумывался о перенаселенности подведомственного ему мира.

[gallery link=»file» ids=»46694,46686,46687,46688,46689,46690,46691,46692,46693,46695″]

На приступ мимо кассы

Если заходить на холм Гиссарлык через кассу, как положено, то перво-наперво сталкиваешься с нелепым макетом Троянского коня. Как указывают путеводители, «построенного в натуральную величину». Хотя, если подумать, никто не может знать, какая величина натуральна для данайского дара – ни чертежей, ни воспоминаний старожилов, понятно, до наших дней не сохранилось.

Но деревянный конь стал чуть ли не главной достопримечательностью холма-музея – тут всегда многолюднее всего, а из предательского нутра, куда можно взобраться по лестнице, постоянно доносится квакающая речь счастливых дальневосточных туристов. Внимание к банальному коню-аттракциону можно понять. По большому счету, для усредненного туриста, не озабоченного нюансами здешней истории, ничего примечательного и выдающегося в Трое действительно нет.

Однако я шел другим путем – мне всегда интереснее сперва осмотреть памятник снаружи, на расстоянии, а уж потом лезть внутрь. А тем более тут, где «взгляд со стороны» был еще и той позицией, с которой десять лет кряду смотрели на неприступные стены греческие герои.

С пыльного проселка я тщетно пытался разглядеть хоть что-нибудь, хоть отдаленно напоминающее о легендарном городе и тех событиях, которые спустя столько веков все еще продолжают будоражить воображение. Но с одной стороны тянулись свежевспаханные поля, от которых томительно пахло земным духом, а с другой – заросший травой и сплошными деревьями склон, благоухающий свежей зеленью и звенящий соловьями.

Тропой Париса

Несколько раз в колючей проволоке обнаруживались прорывы, через которые можно было войти под таинственную сень мелколистных дубов, приблизившись «к самым стенам». В памяти застряли сведения об обилии змей (смерть от укуса которых наступала «на следующий день») – это из воспоминаний Шлимана, потому я с опаской ступал в распаренную весенним солнцем траву. Но со змеями (европейцам свойственно преувеличивать опасности рептилий) было так же, как и со стенами. Их попросту не было.

И лишь временами старые (как сама жизнь на Земле) черепахи вытягивали навстречу свои уродливые головы с близорукими глазами. Но глядя на здешних патриархов, вспоминались вовсе не динозавры, а… Ахиллес, который согласно шутливой школьной задачке никогда не сможет догнать такую вот черепаху. Точно так же и встречные турецкие пастухи-козопасы вызывали в памяти образ злосчастного Париса, который так же вот пас себе козлов, счастливый и естественный, пока не явились перед ним три возбужденные богини со своим злосчастным яблоком. (Если вспомнить начало библейских мытарств, да присовокупить еще и нынешние беды польских фермеров, то можно сказать ответственно, яблоко – самый опасный плод из всех!)

Наконец, поддавшись искушению, я углубился по натоптанной тропинке в очередной проход и оказался в Трое. В конце концов, заплатить за билет можно и на выходе. Троя встретила пустотой (был обеденный перерыв) самозабвенным пением соловьев и полным археологическим хаосом. Нужно быть весьма искушенным «кулинаром», чтобы сориентироваться в этом изобилии из десятков культурных слоев, образующих историю не одной, а целых девяти Трой, лежащих рядом — вперемежку и друг над другом. И опять вспомнился Шлиман, который видел в этой мешанине то, что хотел видеть. Наверное, только так, через прищуренный взор, археология перестает быть скопищем скучных артефактов и предстает в виде увлекательного романа.

Чтобы докопаться до истины – нужно о ней не думать!

Генрих Шлиман, дилетант и романтик, но с большими деньгами и огромной энергией, шел к своей цели, словно носорог по кустарнику саванны – ломая и корежа все препятствия на пути. Можно только позавидовать его способности видеть те вещи, которые ему хотелось увидеть, не замечая того, что было неинтересно. «Скейские ворота», «башня Приама» – Шлиман уверен был, что докопался именно до них. Но самое удивительное свидетельство его необычайного везения – находка золотого клада, который сам открыватель назвал «сокровищами царя Приама».

Извлеченные в величайшей тайне от местных рабочих (говорят, что еще один клад был расхищен и растащен этими самыми рабочими, но уже в тайне от Шлимана) и скрыто вывезенные за пределы Османской Турции, сокровища, известные как «Золото Шлимана», долго не могли обрести покоя. Пока в поверженном Берлине не попали в руки советских военных – после чего вообще надолго затерялись в секретных запасниках Музея имени Пушкина (многие считали их утраченными безвозвратно), где всплыли только накануне третьего тысячелетия.

Есть удивительная фотография, запечатлевшая юную греческую красавицу Софью, вторую жену Генриха Шлимана (первая его семья, русская, осталась в Петербурге, где он и сколотил свое состояние на поставках селитры), в золотом «уборе Елены» из «сокровищ Приама». Снимок был сделан вскоре после находки клада. Это уже после ученые установили, что «сокровища царя Приама» были извлечены Шлиманом не из слоев Трои VI, которая соотносилась с временами великого сражения, а из лежащих гораздо ниже пластов Трои II. То есть сокровища Приама оказались на тысячу лет древнее возраста самого Приама!

В Трое я очутился совершенно один – время обеда, священное для организованных туристов, выдуло из руин немногочисленные группы. Один в Трое…

Я сидел на обломке античного мрамора и с благодарностью принимал крохотное мгновение из тех, которые ощущаются не иначе как дары свыше. Все вокруг благоухало, цвело, порхало. Подо мной затаились четыре тысячелетия ушедшей жизни, покрытые пятнадцатью веками полного забвения. Вдалеке по туманному Эгейскому морю скользили безмолвные танкеры. Внизу, в долине Скамандра (и где он, кстати?), работали на полях трактора и равнодушно перелаивались в турецких деревеньках добродушные псы.

А когда-то там стояли греческие воины, осаждавшие город. Но в такие погожие весенние дни вокруг Трои и тогда было тихо. Кому охота воевать, когда вокруг такой мир – кукушки пробуют голос, поют соловьи и солнце ласково размягчает загрубевшие мозги? Кому нужна в такое время Елена? Даже самая распрекрасная…