Империя и национальная идентичность. Часть 2.

Когда пала Российская империя, на ее месте была создана новая империя – СССР, правда, на других идеологических основах. Большевики попытались организовать и возглавить процесс формирования национальных идентичностей на местах. Отсюда все многочисленные национальные республики, включая Усть-Ордынский Бурятский округ. Но сама идея была выхолощена и стала декоративной. При ослаблении Советской империи уже существовавшие национальные идентичности стали основой процессов национально-государственного строительства.

первая часть статьи

Русский народ использовали

В СССР использовали русский народ в качестве инструмента имперского влияния. Именно на его основе, в первую очередь на базе языка и культуры, создавалась однородная среда, так называемый «советский человек». При этом в каждой национальной республике возникала русифицированная часть общества, которая примыкала к имперскому центру. Частично за счет обаяния русской культуры, частично за счет выгоды нахождения поближе к центру принятия решений и связанных с этим преимуществ. Обычно это были центральные города. Например, Ташкент в Узбекистане.

Но именно из этой среды часто выходили те, кто стал осуществлять процессы национально-государственного строительства, кто стал формулировать идеи национальной идентичности. То же самое было и в Австро-Венгрии, где немецкоговорящие славяне стали первыми, кто начал формулировать вопросы национальной идентичности. К примеру, национальное возрождение в Словакии началось с того момента, когда онемеченные славяне – жители города Прессбург (сегодня Братислава), собрались на горе Девин, где когда-то была старая крепость древних славян, и поменяли свои немецкие имена на славянские.

После распада СССР у новых властей в России было два возможных варианта действий. С одной стороны, они могли попытаться стать страной с европейскими правилами игры. Такую попытку предприняли российские либералы при президенте Борисе Ельцине, но она закончилась неудачей. В первую очередь из-за того, что в России не было институтов регулирования отношений между всеми уровнями государственной власти. Поэтому начались известные конфликты, весьма печальные по своей сути. И вполне логично, что в Москве в итоге установилась сильная централизованная власть.

С другой стороны, у России в 1990-х годах теоретически была возможность пойти по пути Югославии, которая начала вооруженную борьбу за объединение населенных сербами территорий в Хорватии и Боснии. Понятно, что у России было бы больше шансов на успех, потому что никто не смог бы оказать на нее такое давление, как это было сделано западными странами в отношении Югославии. Но в России интеллектуальное пространство в 1990-е годы было все-таки либеральным, поэтому никто не смог сформулировать идею борьбы за «русский мир», как это сделали сербы в борьбе за «сербский мир», и никто не смог возглавить ее реализацию.

Проблема была еще и в идеологии. Никто не мог четко сформулировать, за что именно надо вести борьбу. За всю бывшую империю, включая дальние ее окраины? Но все помнили печальный опыт СССР конца 1980-х – Тбилиси, Вильнюс, Баку и т. д. Кроме того, в России доминировало мнение, что все они являются обузой для ее экономики. Поэтому какой смысл было присоединять территории, от которых только избавились. Можно было также бороться по примеру Слободана Милошевича за отдельные территории по этническому признаку. Но это означало риск нарваться на санкции Запада и столкнуться с сопротивлением, которое могло затянуться. В 1990-х годах у российского истеблишмента не было ресурсов для ведения такой агрессивной политики. Немаловажно также, что последний вариант означал отказ от империи и переход к национальному государству. А это уже создавало проблемы для самой России, где также было много территорий с обостренными национальными вопросами.

Еще одно обстоятельство было связано с вопросами общественной организации. Тот же Милошевич не сам организовал начало сербского движения. Оно было вызвано интересами сербских общин на территории Хорватии и Боснии. Именно эти самоуправляющиеся общины и начали конфликт, который был поддержан радикальными элементами в армии и спецслужбах. На территории СССР не было таких общин, русское население не имело социальной организации. Советская власть ликвидировала крестьянские общины, вместо них были созданы управляемые из центра госпредприятия – совхозы. Поэтому значение имела не позиция общин, а мнение директоров. Именно директорский корпус (и в совхозах, и на  производстве) и определял линию поведения возглавляемых им коллективов. А директора были несамостоятельны или отчасти коррумпированы. Единственное исключение – Приднестровская республика, которую создали «красные директора». Но здесь им пришлось иметь дело с невменяемыми молдавскими националистами из числа поэтов и писателей, с которыми было невозможно договориться.

Поэтому в Москве предпочли остаться в прежних границах, а после краха либерального эксперимента, а значит, и идеи гражданской нации де-факто Россия снова стала империей, просто в меньших границах и с либеральной экономикой. И это был вполне приемлемый вариант для государства и общества. В большей части общества с облегчением восприняли прекращение громких публичных конфликтов между центром и регионами, завершение открытой борьбы за власть и восстановление относительного порядка внутри страны.

Либеральная империя

По большому счету выдвинутый несколько лет назад известным российским либералом Анатолием Чубайсом тезис о либеральной империи вполне четко определял современный статус России. Такое определение позволяло достаточно тонко обойти существовавшее противоречие между западно-европейской идеей государства-нации с его институтами самоуправления и имперской сутью российской государственности.

В этом контексте либеральная экономика должна была стать связующим звеном между этими двумя моделями государственной организации, обеспечить компромисс. И сильная президентская власть никак этому не препятствовала. По сути, это было завуалированное признание либерала-практика, что в России невозможно реализовать западную модель государственного устройства.

Конечно, либералы-теоретики с этим никогда не согласятся. Для них западная демократия – это необсуждаемый идеал. Следовательно, нельзя подвергать сомнению его применимость к условиям постсоветских государств. Но практики лучше понимают ситуацию, которая далеко не всегда вписывается в теорию.

Вызов идентичности

Нынешний конфликт вокруг Украины создал принципиально новую ситуацию. Все выглядело так, что Россия начала борьбу за объединение территорий со своими соотечественниками. При этом все происходит почти по сербскому сценарию. По крайней мере, риторика соответствующая. Всплеск патриотизма в России во многом основывался на имперской идее. Здесь и восстановление справедливости, нарушенное в момент распада СССР, и негативное отношение к Западу и его политике. Но возникал вопрос: кого именно считать соотечественниками? И вот здесь для имперской идеи начинались очевидные трудности. Потому что конфликт разгорался, во-первых, по линии противостояния с украинской идентичностью, во-вторых, вокруг идеи «русского мира».

Украина разорвала пост-советское пространство

Парадокс здесь связан с тем, что украинцы традиционно рассматривались как часть восточнославянского единства, которая, в свою очередь, воспринималась как «русский мир». Отсюда оценка украинцев и белорусов как составляющих единое пространство, правда, занимающих несколько периферийное положение по отношению к центральной части. В царской России это обосновывалось известной формулой «великороссы – малороссы – белорусы». В современной ситуации среди российских радикалов дискуссия часто идет вокруг того, существует ли вообще отдельная украинская идентичность, следовательно, украинский народ и его язык? В то же время для государства как империи такая постановка вопроса раньше была неприемлема. Здесь считали, что Украина как государство должна быть единой частью имперского пространства, а вопросы идентичности – это проблема культурологии, и не стоит на этом акцентировать внимание.

Возможно, это и объясняет жесткую реакцию Москвы на свержение Виктора Януковича. Потому что российским властям стало очевидно, что второй майдан (первый был в 2004 году) приведет к потере влияния России на Украину в целом. В итоге в Москве приняли довольно спонтанное решение аннексировать Крым. И тем самым открыли что-то вроде «ящика Пандоры». Вопрос здесь даже не в геополитике и связанных с этим сложностях. Проблема в идентичности.

Потому что Москва поддержала в Украине тех, кто идентифицировал себя с бывшей империей СССР, а также с самой Россией. Отсюда российские флаги, отсюда требования о присоединении к России. В ходе тактического противостояния, которое привело к началу вооруженного конфликта на Востоке Украины, эта тенденция только усилилась. В результате действия Москвы привели к отделению украинской идентичности от российской. То есть большая часть украинцев оказалась потерянной для «большого русского мира». И это не только униаты с Западной Украины, которые являются предметом жесткой критики российской пропаганды за поддержку Бандеры, но и масса православных украинцев из центральных и части восточных регионов страны. Многие из них являются русскоязычными.

С идеологической точки зрения это шаг к построению национального русского государства. И в то же самое время, это шаг в сторону от империи, на которую в последние годы делала ставку Москва. Хотя формально широкая общественная поддержка, как в России, так и в соседних странах, обусловлена именно имперскими ожиданиями. Причем в качестве образца выступает образ Советского Союза, желание вернуться к прошлому величию. Соответственно, возникает парадокс. У различных групп поддержки современной российской политики, к примеру, среди части интеллектуальных элит национальных меньшинств, идеалистические представления о действиях Москвы. На самом деле речь идет о поддержке идеи русской идентичности и соответственно русского национального государства.

Характерно, что жесткость суждений в российском интеллектуальном пространстве относительно Украины и украинцев работает как раз на разрыв идентичностей – русской и украинской. Потому что окончательный отрыв Украины от «русского мира» будет означать крах идеи империи, ее идеалистического образа, связанного с Советским Союзом. Российские радикально настроенные интеллектуалы фактически живут в осажденной крепости, во враждебном окружении, они хотят ясности по принципу, «кто не с нами, тот против нас». Они стремятся избавиться от украинской обузы для «русского мира» почти точно так же, как российские либералы в начале 1990-х хотели избавиться от азиатских республик, которые могли помешать им на пути к европейской идеальной модели для России.

В любом случае это линия на разрыв. Мы не знаем, чем это закончится, но Россия сегодня де-факто ближе к национальному государству, чем к либеральной империи. В то время как мы в Казахстане, при всей парадоксальности этого утверждения, все-таки ближе к либеральной империи, чем к национальному государству.

Ключевое слово здесь все-таки империя. Потому что Казахстан, как и Россия, до недавних событий был чем-то вроде маленькой империи, осколка Советского Союза. Кстати, это распространялось и на лояльность граждан к государству. Несмотря на все известные сложности, государство в России и Казахстане было и остается непререкаемым авторитетом для большей части населения, невзирая на его национальное происхождение. Потому что для населения проще принять власть империи в сложносоставном обществе, где много разных этнических групп и всегда есть место для недовольства, а также потенциальных линий разрыва отношений, чем власть национального государства. Но еще проще, когда такое государство мини-империя проводит либеральную экономическую политику и стремится обеспечить внятные правила игры.

Султан Акимбеков, директор Института мировой экономики и политики при Фонде Первого Президента Республики Казахстан.