Есть грустная медицинская поговорка: у каждого врача свое кладбище. Асель Баяндарова о своем никому не рассказывает, но для нашего портала написала о человеке, который едва туда не отправился. С ее помощью.
…Всё стало вокруг голубым, зелёным, ярким, красочным, но размытым. Меня куда-то плавно несло, я наслаждалась этим сладостным течением, и только какое-то ритмичное пиканье кололо сердце ледяной тревогой. Сквозь вязкую вату просочилось в уши слово «давление». Сквозь вязкий сон кое-как всполошилась:
— Какое давление? Что за давление?
— Асель Тогжановна, систолическое 60, диастолическое 30, что-нибудь вводить будем?
Просыпаюсь как от удара о землю. 6.30 утра. Операция длится 7 часов, работает уже третья смена хирургической бригады, но меня, анестезиолога, некому заменить.
Рывком поднимаюсь с кушетки, голова слегка кружится. Спала 20 минут, не более, голова тупая. Хриплым со сна голосом командую:
— Увеличить инфузию…
Воспаленными глазами смотрю на наркозную карту. Мысленно проговариваю прогноз: «не жилец»
Механически выписываю еще протокол на плазму, с тоской думая, что мне после суток еще идти в плановую операционную и давать наркозы целый день. Как врачи не спали сутками на войне? Герои, но это точно не я. Равнодушно отмечаю, что в конце уже первых я равнодушна к судьбе всех больных. И хочется просто лечь и спать, спать, спать…
Сделав все назначения, я незаметно опять проваливаюсь в сон, прерываемый периодически окриками медсестры.
В 8.30 меня бесцеремонным толчком в бок поднимает Булат, анестезиолог новой дежурной бригады.
— Иди в плановую операционную, я тебя заменю.
Плетусь туда на отекших ногах, как зомби, захожу в свою операционную. Больной лежит, криво улыбается, нервно пытается шутить. Я мрачно молчу.
— Доктор, — жалобно канючит пациент. — Ну что же вы сегодня такая хмурая?
— Димедрол. Атропин. Промедол, — диктую премедикацию анастезистке. Больной часто облизывает пересохшие губы и жалко балагурит. Получается это у него вымученно:
— Я же проснусь, да? Я могу надеться? — частит он.
– Доктор! Я хочу ещё раз увидеть ваши глаза!
Продолжаю монотонно:
— Ардуан. Калипсол 150. Фентанил 0,1…
Больной наконец умолк, уф… Продолжаю: «Листенон, ларингоскоп, трубку 10. Интубация!»
Подключаю к аппарату дыхания, проверяю дыхание, даю команду хирургам: разрез! Тяжесть давит на плечи, голову, веки, ноги ватные. Боже, мне стоять еще 2 операции…
Проверяю зрачки.
Мир пошатнулся, холодный пот прошиб меня с ног до головы.
Зрачки расширены на всю радужку. На свет не реагируют. Это значит только одно: смерть мозга…
Господи! Что я сделала не так?
— Давление? Пульс? — срывающимся голосом спрашиваю у медсестры. Та невозмутимо отвечает:
— 120/80, пульс 80.
Проверяю дыхание, везде проводится. Да что же это происходит? Командую:
— Подключить пульсоксиметр!
— А его нет…
Ещё раз поднимаю веко — зрачок расширен. Я убила больного. Уже почти кричу:
— Анестезиолога из соседней операционной, живо!
Лихорадочно перебираю причины возможной гибели мозга. Забегает Наташа Дерибаскина:
— Что у тебя?!
— Зрачок на всю радужку…
Наталья склоняется, смотрит, поднимает на меня взгляд и почти шёпотом проговаривает:
— Так ведь зрачок узкий… Всё в норме. Ты что?
— То есть как узкий?
Я что, ослепла или сошла с ума? — Смотри внимательно!
Наташа отходит от изголовья операционного стола, глубоко вздыхает и спрашивает:
— Ты после суток?
— Да…
— Успокойся и сама посмотри внимательно…
Смотрю. Зрачок действительно узкий. Чудовищный мандраж сменяется внезапной слабостью во всем теле, наваливается эйфория, какое-то болезненное возбуждение, хочется то ли смеяться, то ли плакать. Начинаю сквозь спазм в горле бормотать Наташе:
— Понимаешь, он же плановый, не тяжелый, не экстренный больной, но подумала, что всё же убила его. Испугалась ужасно…
— Выстоишь свои наркозы? — внимательно вглядываясь, спросила Наташа.
— А куда я денусь? Придется…
Наташа уходит. Сон тоже. В крови сплошной адреналин. Бодрая, свежая, сильная, готовая ко всему, продолжаю работать.
Шел очередной обычный больничный день.