Алма-Ата музыкальная. О лабухах… и не только. Часть 2

Деловые люди давно поняли, что если создать систему, независимую от государства, то можно делать хорошие деньги. Так появились в социалистической Алма-Ате частные продюсеры и антрепренеры. Одним из таких, которого я хорошо знал, был некий господин, вернее, товарищ, тогда ведь господ не было, а были товарищи, имевший погоняло Хохол. Импозантный, вальяжный, с барскими манерами, правильной речью, способный запудрить мозги кому угодно. Когда сегодня я смотрю американские фильмы и вижу там всяких киношных, а также иной масти продюсеров, то поражаюсь, насколько Хохол был точь-в-точь как они. Может, потому что природа таких людей одна, поэтому они даже в Казахстане такие, как в Голливуде, на один фейс?

Антрепренеры

Буквально  за два-три года Хохол соз­дал в Алма-Ате нечто вроде малень­кого, но частного «Казахконцерта», в котором было несколько коллективов, работавших исключительно на него. Например, так называемая халтура, то есть работа на свадьбе, банкете и т. д. (между прочим, сегодня многие музыканты избегают произносить это слово, говорят — работа, потому что халтура — она и есть халтура), в со­циалистические времена стоила ру­блей 150-200, делили на трех-четырех человек, и свою долю забирал Хохол. Казалось бы, все просто, но на деле не все так гладко получалось. Нужно было иметь своих людей в залах, где проводятся банкеты, чтобы они от­давали работу именно тебе, а не кон­курентам. Нужно было подмазывать ментов, делиться с инспекторами от культуры, позаботиться о транспорте для группы, проследить, чтобы музы­канты сильно не напивались. Короче, работа нервная, непредсказуемая, к тому же система, выстроенная кровью, иногда давала сбой. С музыкантами еще как-то можно было разобраться: если один напьется, заменить другим, но вот если на тебя выходил ОБХСС (Отдел по борьбе с хищением соцсобственности), то это стоило серьезных затрат и нервов. Сегодня, конечно, тоже не так все просто и легко, но ведь на стороне нынешних продюсеров — за­коны, а раньше за подобную деятель­ность могли сразу же посадить. После развала системы Хохол перестал быть частным антрепренером и, говорят, стал совладельцем маленького антикварного мага­зинчика. Ушел на заслуженный отдых.

Стоит сказать, что специфика так называемых халтур несколько от­личалась от того, что происходило где-нибудь в России. В книге одного известного московского саксофониста описывается, что на подобных мероприятиях им хотелось играть джаз, а публике как раз наоборот — хотелось гопака. Собственно, кар­динальные расхождения во взглядах на репертуар часто и становились причиной разных разборок, вплоть до мордобоя. У нас происходило почти то же самое, только с поправ­кой на азиатскую ментальность. Но как раз именно на такие случаи жиз­ни нужны были люди типа Хохла, которые имели разные коллективы на разные же случаи жизни.

Хал­туры делились на национальные и городские. Национальностей, как известно, в Казахстане проживает множество, соответственно, играть нужно было с учетом этого фактора, то есть группу, которая долбит только хард-рок, посылать, например, в бли­жайший дунганский район на свадь­бу было равносильно самоубийству. Бывали и приятные моменты, когда, например, на чисто казахских свадь­бах (тогда подобные мероприятия в городе были в основном смешанные) группа могла сыграть только в начале и в конце две вещи и убраться восво­яси с честно заработанными деньга­ми. На таких свадьбах, как правило, любили и любят много говорить, и если не дать какому-нибудь уважае­мому родственнику слова, то может случиться кровная обида.

Главным инструментом тут был микрофон с длинным шнуром, мы его так и на­зывали — «казахский микрофон», а такие свадьбы — «партсобраниями».

На русских свадьбах играли много, в основном, совок и шансон, часто на­перегонки с голяшкой. На греческих, еврейских, армянских, турецких ме­роприятиях мы никогда не работали, там были свои музыканты, чисто на­циональные. На городских халтурах — разные банкеты, например, вечера отдыха в каком-нибудь НИИ, которые ничем не отличались от танцев в Пар­ке Горького, свадьбы, где гости, как правило, были разных националь­ностей, игрался в основном совок и наша попса. Были еще студенческие вечера и выпускные. Тут мы от­рывались — работать в ИнЯзе, например, было особенно в кайф. Во-первых, красивые девчон­ки, а во-вторых, студенты практически наизусть знали весь тот англоязычный репертуар, который любили и играли мы. Так же, как и в школах. Со временем «динозавры» еще той поры (такие реликты до сих пор на­блюдаются) стали жаловаться, что не могут угнаться за вкусами молодых, тут уж ничего не попишешь — пришла пора засесть за мемуары.

Хочу добавить, что не все музыканты соглашались работать на халтурах, были такие, которые гнули свою линию. Например, они играют только хард&хэви.. или джаз…и на фиг им не нужна была вся эта лабуда… и не хотели они прогибать­ся за деньги. Таких уважали, но счи­тали фриками. Но, может, как раз вся правда на их стороне?

Самопал

Были времена, когда на ровном месте началось повальное увлечение паца­нов деланием самопальных гитар. Их выпиливали из прессованных опилок, отдельно вытачивая гриф. Потом к это­му чудовищному сооружению прилажи­вались звукосниматели по 9 рублей, ко­торые иногда делали сами. Когда одну такую гитару включили в мою радиолу «Вэф-Рапсодия» и я услышал звуки, отдаленно напоминавшие звуки песен «Битлов», то был в полном улете. Мой друг, до сих пор играющий гитарист, вспоминает, что эти гитары, в принци­пе, были неплохими. Во всяком случае, даже качественнее наших советских за­водских типа «Урал» или «Тоника». Он вспоминает также о том, что заводские звукосниматели имели шнур, на конце которого была вилка для электросетей в 220 вольт, и некоторые включали их прямо в сеть, ведь это были электроги­тары!

Но когда парни повзрослели, то стали понимать, что без настоящего инстру­мента настоящего саунда не будет. А ведь саунд — это чуть ли не главная со­ставляющая музыки. Вспомните леген­ду о мальчике с флейтой, за которым завороженные крысы пошли в воду и погибли. В известном смысле люди, которые иногда переходят в разряд слу­шателей, — такие же крысы, их завора­живают настоящие, фирменные звуки, которые как раз можно было извлечь только из качественных фирменных ин­струментов и фирменной же аппарату­ры, а такой техники в СССР, тем более у нас в Казахстане, не делали, все было только привозным. Значит, за настоя­щий инструмент настоящий музыкант во времена развитого застоя мог и душу продать, и мать родную, и, конечно, ком­мунистическую Родину, которая порой была хуже злой мачехи. Альтернативы не было, поэтому когда в город приезжа­ли какие-нибудь «демократы», не гово­ря уже о настоящих капиталистах, то за ними начиналась охота.

Это была опасная игра в первую оче­редь с секретной службой (хотя, как я писал в книге «Алма-Ата нефор­мальная», многие фарцовщики про­сто были секретными агентами КГБ, и это было их прикрытием), которая особенно следила за всеми капитали­стами, а также с ментами, которые в свою очередь следили за спекулянта­ми, то бишь фарцовщиками. Если же все срасталось, то фарцовщик имел неплохой навар (неплохой, потому что «францы», или «фронцы», так еще на­зывали иностранцев, цены знали и тоже умели торговаться, в основном, торго­вали «фирмой» поляки или югославы, которые умели это делать), а музыкант, купивший в оконцовке инструмент, был на вершине блаженства. Ведь само об­ладание каким-нибудь «Фендером» или «Гибсоном» уже причисляло человека к высшей касте. И если говорили, что у него, например, «Страт» с большой головой, как у Блэкмора, или «Перл» (барабаны), как у Пейса, то знатоки по­нимали, что это серьезный чувак (хотя бывало, что этот серьезный чувак играл просто отвратительно и мимо).

Впрочем, фирменных инструментов и тем более фирменной аппаратуры во времена застоя в Алма-Ате было не очень много, и если появлялся настоя­щий инструмент, то его историю можно было проследить. Например, когда мы, то есть «Досы», в складчину купили бас-гитару «Ямаха», то все знали, что она была привезена поляками, которые ку­пили ее в Англии, продана на Украине, затем всплывала в Москве, Баку и лишь потом попала к нам. Даже более или менее сносные инструменты из соцстран были в дефиците. Ничего в мага­зине просто не купишь, все шло через спекулянтов. Я достал неплохие по тем временам барабаны «Амати» за полто­ры тысячи рублей, которые в магазине стоили примерно 900 целковых. Так же дела обстояли с разными причиндала­ми к инструментам. Палочки — только из-под полы, струны — тоже и т. д. и т. п., а значит, этот вакуум можно было запол­нить самопальными инструментами, сделанными под западные, или, как го­ворили, в ноль.

Соответственно, подделывали все — от аппаратов «Маршалл» до гитар, бара­банов, палочек, медиаторов и бог знает чего еще.

Первые «пираты» страны Со­ветов умели работать, и их знали в лицо и по фамилии по всему Союзу. Ныне известного исполнителя шансона Новикова ( который прославился хитом: «Вези меня извозчик по гулкой мостовой», посадили как раз за изготовление самопальных колонок и т.д.). У меня была педаль для большого барабана «Людвиг», получше, конечно, чем, на­пример, педаль для той же «Тровы», но все равно это была подделка, а значит, только внешне похожая на настоящую, а качество оставляло желать лучшего.

Потом мне удалось в Турции выменять комплект тарелок «Амати» на такой же комплект тарелок «Zildjian », они в Алма-Ате были единственными, у меня их потом купил Тахир Ибрагимов за ты­сячу с чем-то рублей… кажется (комплект «Амати» можно было купить рублей за пятьсот). У нашего бас-гитариста, когда я уже работал в ресторане, был «MarshaLL» ( возможно, как раз работы Новикова), ужасно похожий на на­стоящий, но саунд был отвратный. Это стало хорошо понятно, когда первую настоящую аппаратуру, причем, даже не американскую, а японскую, получи­ла Роза Рымбаева и ее группа «Арай», и они зазвучали просто фантастически. А когда через много лет уже во време­на развитого дикого капитализма я сел за барабаны «Тама» и поиграл на них, то чувство было такое, что я словно пересел с «Запорожца» на «Порше» (хотя ни «Запорожца», ни «Порше» у меня никогда не было, а вот ощущения были). А о сегодняшнем дне говорить бесполезно — подделывают даже детали для подводных атомных лодок, самолетов…и даже ( о ужас!) чуть ли не космических ракет. Облом, чуваки, самопал процветает…

«Казахконцерт», филармонии, администраторы

Несколько лет назад по телевизору во всю крутили сюжет о том, как поймали не­чистого на руку чиновника К. из Мини­стерства культуры, который был рань­ше директором «Казахконцерта». В этом творческом объединении я проработал лет восемь. Все это время, что там трудился, сотрясали различные скандалы, тогда еще не выносившиеся на свет общественности, и по разным причинам — то по поводу приписок, то по поводу взяток и т.д. Кажется, двух ди­ректоров, не считая выше названного, привлекли к уголовной ответственно­сти.

В защиту одного зама, моего быв­шего коллеги Д., я даже написал судебный очерк, его потом, между прочим, оправдали. Пишу все это не для того, чтобы ворошить гряз­ное белье, а хочу высказать мысль о том, что все подобные

конторы, созданные в чисто политических целях, оказывались в итоге рассад­никами разных махинаций и темных делишек.

Система «Казахконцерта» советских времен предполагала на­личие множества коллективов, кото­рые работали бы под крышей госу­дарства и приносили большие (или небольшие) деньги, а получали бы за свой труд мизер. Возьмем при­мер того же «Дос-Мукасана», по­тому что это мой личный пример. Средняя ставка за концерт была, кажется, рублей 20-25. Прорабо­тав восемь лет, я отыграл с группой более тысячи концертов (в лучшие времена в год давали концертов триста-четыреста), и прибыли мы принесли много миллионов рублей, а получали за это лишь зарплату и ставку, утвержденную государ­ством. Потогонная, рабская систе­ма, за счет нас получали свою тоже мизерную зарплату все другие, кто не делал плана. Это и есть социали­стическая система: кто не работает, тот ест. На нас наваривались все, кто только мог. Особенно пользова­лись этим областные филармонии, ведь тогда была плановая система, а план делали такие коллективы, которые приносили кассу. Определенную часть денег перечисляли в «Казахконцерт», а то, что было сверх этого, оставалось филармонии.

Между прочим, чтобы добиться вы­сокой тарификации, то есть оплаты за концерт, нужно было еще как по­потеть. «Дос-Мукасан» уже имел по­пулярность и свой самый известный хит «Свадебная», когда влился в си­стему «Казахконцерта», так что сразу получил тарификацию по максиму­му, а ведь были музыканты, которые получали рублей по 5 за концерт и были довольны. Ведь не лопатой же на морозе машешь. Впрочем, и тут все было непросто. Тарификацию нужно было подтверждать каждое определенное время, для этого нуж­но было готовить новую программу или хотя бы обновленную, которую прослушивала высокая комиссия из Министерства культуры. У нас ее всегда принимали без проволочек, и даже тогда, когда второе отделение группа стала полностью исполнять на английском языке, нареканий не было. Вообще-то, тут история доволь­но странная. Эта, условно говоря, «англо-американская в стиле софт-рок программа» («кавер-версии» популярных западных хитов) появи­лась как раз в самые душные време­на застоя, когда уже ходили спи­ски запрещенных к исполнению не только англо-американских, но даже и советских команд. Почему нам раз­решали прокатывать ее по Союзу — в Москве, Минске, Баку, Грозном, Ереване, Таллине, да мало ли еще где, — непонятно, загадки советской системы, которая иногда зависала и глючила.

Но вернусь к прозе жизни — было и такое, когда после длительных га­стролей в кассе тебе выдавали зна­чительно меньше, чем должны были. «Палки», то есть концерты, отрабо­танные нами, каким-то образом не засчитывались, а значит, в офици­альных бумагах не числились и, со­ответственно, шли кому-то в карман. Я был молодой и не обращал на это внимания. Ведь даже те несколько тысяч рублей, которые я мог полу­чить за пару месяцев работы, были значительно выше зарплаты моего отца, между прочим, преподавателя высшей партийной школы… Мы тоже не терялись и, говоря языком Уголовного кодекса, войдя в сговор с ушлыми администраторами, давали иногда «левые» концерты. За такой концерт можно было получить сразу рублей по 150-200 «на нос», и если за пару месяцев таких «лева­ков» набегало хотя бы штук пять, то это было очень хорошим приработ­ком.

Интересно, что в какой бы точке Со­ветского Союза мы ни гастролирова­ли, оказывалось, что все администра­торы знают друг друга либо лично, либо понаслышке. И вообще – это особая категория людей, я бы даже сказал — каста, которая досконально знала и тяжелую жизнь советского артиста, и тайные механизмы финан­совой системы советского шоубиза. Без них все бы встало, жаль, формат книги не позволяет развить эту тему. Они могли все, даже устроить в об­комовскую гостиницу в номер люкс (а это хоромы ханского наместника в области, к которым простой человек даже подойти не мог), или достать бутылку водки в условиях «сухого закона», а также податливую девку в придачу в занюханном поселке го­родского типа посреди Кызылкумов, или остановить курьерский поезд на забытом полустанке и быстро разме­стить там целую бригаду подопечных артистов, чтобы те успели домой на Новый год. Один такой устроил даже концерт на странном полигоне, где в зрительном зале сидели одни уро­ды ( или мутанты) — результат этих самых опытов, а когда мы потом предъявили ему пре­тензии по этому поводу, то он выска­зался примерно так: «Главное — это неплохая точка на триста посадочных мест». Я уверен, что

если бы в аду можно было заработать денег, то он бы и туда послал бригаду ради «пал­ки».

Циники были еще те. И все же в большинстве своем это были люди, вышедшие из богемной среды — неу­давшиеся поэты, певцы, танцоры, но в душе оставшиеся артистами, пони­мавшими суть творческого процесса.

«Музыканты на халтуре, не халтурят!» Фото из архива автора. Слева направо : Халя, Джим, Жопергуль, Женя Журкин. На заднем плане Игорь.

Помнится, один чувак (он был стар­ше меня, но все равно друг с другом мы были на «ты», такая особенная профессиональная фамильярность), администратор из северного област­ного города КазССР, любил писать стихи, и когда мы выехали в тур по близлежащим кацапетовкам (я в то время на пару месяцев попал в «со­лянку» к одной заслуженной артист­ке С. Т., так как был в простое — меня не пустили в США с «Досами»), то он взял с собой толстую тетрадь со сти­хами и всю дорогу мучил меня ими. По своей дурости я проговорился, что тоже имею склонность к верси­фикаторству. Соответственно, он сразу выделил меня из всей пестрой массы арти­стов и пытался оказывать всяческие знаки уважения — найти получше но­мер, первому выдать суточные, даже показал, как нужно гладить входные билеты, чтобы потом продавать их по второму-третьему кругу, ну и так далее. По приезду домой, то есть на базу, он пригласил меня вместе с то­варищем на пельмени. Мы явились даже раньше назначенного време­ни — немытые, голодные, потому что были, как всегда, без суточных (ка­жется, 2 рубля с копейками в сутки, которые тут же пропивались или проигрывались в карты), познакоми­лись с его женой. Причем она сразу мне не понравилась тем, что когда С. начал читать свои стихи, выстраданные за время гастролей, то она стала подтрунивать над этим. Однако мы без разговоров набросились на до­машнюю еду. Потом, разгоряченные водкой и поэзией, как два истинных художника, мы с С. вышли во дворик частного домишки и продолжили бе­седу о творчестве тет-а-тет.

Так незаметно пролетел час или два, когда полбутылки водки, которую мы с собой утащили, было выпито, а из темной степи стало тянуть осен­ним холодом, вернулись в дом. И о ужас — прямо посреди комнаты его жена с пришедшим коллегой сли­лись в страстных объятиях! Я видел многое, но такой наглости все же не ожидал и подумал, что сейчас долж­но случиться нечто страшное — ру­жье, которое висело на ковре, обяза­тельно выстрелит, но С. повел себя странно. Он потащил меня в кухню, игнорируя этот ужас и рассуждая о природе верлибра. Я потом не смог простить коллегу, словно это он с моей чувихой так поступил, и до сих пор с ним не разговариваю. Но на этом история не заканчивается. Лет через пять мы оказались на Украине в одном небольшом городе на берегу Азова, тогда он назывался Жданов. После концерта местные музыканты пригласили нас в гости — на бардак, иными словами. И когда мы ввали­лись в одну квартиру, то за накры­тым столом я сразу увидел С., и мне стало очень неловко — словно это я тогда наставил ему рога. Но он бро­сился ко мне, и мы обнялись как род­ные. Он сильно изменился, жизнь его здорово потрепала, вид у С. был, я бы сказал, настоящего алконавта. Оказалось, что жена его выгнала и даже пыталась засадить в каталаж­ку, но он сбежал, некоторое время мотался по Союзу, а потом осел в этом городишке. Правда, на работу администратором его не взяли, зато С. пока там грузчиком устроился. У меня кошки скребли на душе от его рассказов, а он, выпив несколько рюмок водки и слегка порозовев, неожиданно посмотрел на меня как заговорщик и спросил: «А ты пом­нишь мои стихи? Я ведь написал по­сле этого еще несколько тетрадей. Пойдем я тебе почитаю что-нибудь из нового… »

У меня сердце сжалось от такого поворота — его, блин, судьба укатала по полной, а он стихи пишет!

Таким памятники ставить нужно. За мужество и стойкость.
Прошло много-много лет, я иногда вспоминаю С. — пишет ли он стихи, издал ли книжку… А если умер, пусть земля ему будет пухом.

P.S.   Начинал я этот материал с того,  как попытался снова сесть  за ударную установку в группе «Акцент». Но по разным причинам, под знамена хард- рока  встать мне  в тот раз не удалось. Начал работать над книгой об истории популярной музыки и пришлось с репетициями завязать. Олег и Володя впрочем, отнеслись  к этому по- философски: с  барабанщиками им почему- то категорически не везет. Мы остались друзьями, а потом, когда мне нужны были инструментальные гитарные пьесы,  уже для документальных фильмов,  Олег разрешил использовать его музыку —  бесплатно.  А Володю  я вообще снял в роли запойного алкаша, который на своей шкуре проходит сквозь очередной  припадок «белой горячки» в документальном  фильме по мотивам книги «Алма-Ата неформальная».  Фильмы фильмами, но все же  в своей музыкальной карьере  точку, вернее,  коду пока не ставлю… Куда еще заведет меня кривая…