Китай для Казахстана важнее, чем мы для него. Но тут есть свои риски — Константин Сыроежкин

2015 год для Казахстана можно смело назвать годом «китайского прорыва». Подписанные многомиллиардные контракты на высшем уровне, вступающий в жизнь Экономический пояс Шелковый путь, «Год китайского туризма в РК» — все это несет волнения, и надежды. О том, какие перспективы и какие угрозы таит в себе продвижение Китая в страны Центральной Азии и Казахстан – беседа нашего корреспондента с известнейшим китаеведом, главным научным сотрудником КИСИ при Президенте РК, профессором Константином Сыроежкиным.

Константин Львович, основные инвестиционные проекты китайских инвесторов в РК связаны, прежде всего, с топливным комплексом — добычей нефти и природного газа. В России и Беларуси отраслевая структура китайских инвесторов более разнообразна. Говорит ли это о том, что нас по-прежнему считают «сырьевым колодцем»?

— Наши отношения «всестороннего стратегического партнерства» базируются на сотрудничестве в энергетическом секторе. Как, впрочем, и с остальными государствами региона. В этом смысле мы, конечно же, сырьевой придаток китайской экономики, как, кстати говоря, и европейской, и российской.

Почему так сложилось, оценивать не берусь. Долгий получится разговор. Для любителей прошу обратить внимание на номенклатуру казахстанского экспорта. В России она несколько иная, хотя и близкая нам, в Белоруссии – разница существенная.

Добавлю так же, что главная угроза для страны (не только Казахстана) — состоит не столько в китайской экспансии, сколько в местном чиновничестве. Во-первых, это связано с коррупционной составляющей отношений с Китаем. В отличие от большинства других иностранных инвесторов, Китай (как член ШОС) действует по негласным правилам, принятым в СНГ. Во-вторых, это учет национальных (а не личных) интересов при подписании контрактов. Если государство не может поставить в жесткие законодательные рамки зарубежного инвестора, то он и не будет в них находиться.

Китай для нас важнее, чем мы для Китая

— Некоторые эксперты полагают, что Евразийский Союз и китайская инициатива Шелкового пути – это конкурирующие проекты. Есть ли основания у Пекина опасаться усиления российского влияния в Центральной Азии и Казахстане и наоборот?

— Как сугубо экономические, эти проекты, безусловно, конкурентные. Хотя, с моей точки зрения, чисто экономической интеграции не бывает. И ЕАЭС, и ЭПШП – это, прежде всего, геополитические проекты. А как геополитические проекты они не конкуренты, а взаимодополняемые. Если говорить чисто об экономике, то здесь Китай не опасается ЕАЭС. Причины понятны, и комментировать их не имеет смысла.

Наши страхи, что Китай якобы только и думает, как бы нас «экономически закабалить», мягко говоря, преувеличены.

Ведь в объемах внешней торговли Китая вся Центральная Азия составляет чуть более 1 процента. В объемах импортируемой Китаем нефти доля Казахстана составляет чуть более 4 процентов. В объеме импорта газа центральноазиатский газ составляет 46 процентов, но здесь больше заслуга Туркменистана и Узбекистана. Более того, для поддержания положительной динамики развития Китай для нас более значим, чем мы для Китая…

— Существует ли такая проблема, как вывоз казахстанского капитала в СУАР в виде инвестиций? Ведь немаловажным стимулом являются созданные в КНР более привлекательные условия для ведения бизнеса — налоговые льготы, возврат НДС с экспортируемой продукции и другие преференции предпринимателям МСБ.

— В виде инвестиций, не знаю, не владею цифрами. Но то, что вывоз капитала в СУАР имеет место быть, несомненно. Простой пример – шоп-туризм. Ежегодно СУАР посещает 100-150 тыс. граждан СНГ (главным образом, граждан государств ЦАР и России, хотя в последнее время к ним добавились представители и других государств). Каждому разрешено без декларирования провозить до 10 тыс. долларов. Умножьте эту цифру приблизительно на 5 и получите искомый результат.

Во всяком случае, только по Казахстану и Китаю разница в официальных данных таможенной статистики ежегодно составляет 5-6 млрд. долларов.

— Какие отрасли экономики Казахстан может реально развивать с помощью китайских партнеров?

Здесь нет каких-то ограничений. Проблема в том, к чему готовы мы, и что отвечает нашим национальным интересам. Китай готов к сотрудничеству в любой сфере экономики. А главное – готов финансировать эти проекты. Напомню, что премьер Государственного Совета КНР Ли Кэцян, выступая во время расширенного заседания Совета глав правительств ШОС, сказал, что сегодня КНР предлагает проект по переносу мощностей в несырьевом секторе на территорию Казахстана. Речь идет о десятках предприятий и многомиллиардных контрактах.

«Мы готовы создать на территории Казахстана заводы по производству стекла, цемента и переработке сельхозпродукции, что очень созвучно с концепцией программы «Нурлы жол», — отметил Ли Кэцян.

Другой вопрос, что тем самым Китай реализует свою политику «выхода за пределы», а потому по каждому конкретному проекту нужно внимательно смотреть, насколько он отвечает национальным интересам Казахстана. Например, Китай заинтересован в вынесении за рубеж экологически грязных производств. Вопрос, насколько выгодно Казахстану размещения таких производств на его территории.

«Модератором создания новой архитектуры Евразийской и Азиатской безопасности стал Китай»

— В одной из своих статей Вы сказали: «Поскольку США и Европа отвергают высказанную Россией идею создания общего пространства безопасности, по-видимому, пришло время подумать о формировании региональной системы безопасности, альтернативной ее пониманию руководством США и их союзниками в Европе». Имеется ли в виду здесь и сотрудничество с КНР?

— Почему нет? Более того, 2014 год показал, что модератором создания новой архитектуры не только Евразийской, но и Азиатской безопасности в целом стал Китай. Достаточно внимательно почитать материалы майского саммита СВМД в Пекине и саммита АТЭС. В них об этом говорится прямым текстом. Кризис на Украине, а главное – позиция, занятая в нем США и странами ЕС, развели страны мира по разные стороны баррикад.

Стало ясно: интересы Запада несовместимы с интересами большинства стран Азии, Африки и Латинской Америки.

Понятно, что это не может устраивать эти государства, особенно в условиях, когда их откровенно принуждают занять сторону сильного и лишают права выбора. Так что региональная система безопасности – требование времени. ШОС, АТЭС как и СВМДА — те площадки, на которых эта проблема не только может, но и должна обсуждаться.

Во-вторых, сейчас происходит вывод сил коалиции из Афганистана. Так или иначе, но это окажет влияние на безопасность в Центральной Азии. Отсюда возникает необходимость четкого понимания тех угроз и вызовов, которые существуют на сегодняшний день и могут иметь место в ближайшей и среднесрочной перспективе.

Причем, в данном случае речь идет не только о внутрирегиональных проблемах, связанных с взаимоотношениями государств Центральной Азии, но и проблемах глобального характера, которые оказывают негативное воздействие на геополитическую ситуацию на всем Евразийском пространстве.

Группы влияния в правительстве Китая: шанхайцы, принцы и комсомольцы

— Много говорят о смене поколений в руководстве Китая. В связи с этим два вопроса: Кто такие «принцы» и «комсомольцы»? В чем их «борьба единства и противоположностей»?

— Вообще-то, в политическом классе КНР существует три конкурирующих группировки: «шанхайцы», «принцы» и «комсомольцы». К первой группе относятся те, кто, так или иначе, своей карьерой обязан Цзян Цзэминю. Сегодня, выражаясь новоязом, их активно «мочат». Достаточно взглянуть на результаты антикоррупционной компании.

«Принцы» — это потомки руководителей первого и второго поколений (Мао Цзэдун, Дэн Сяопин и их команды). Они присутствуют и в «шанхайской» группировке, и в группировке «комсомольцев». Тот же Си Цзиньпин относится к категории «принцев», хотя, судя по результатам его деятельности, не очень то привержен групповой солидарности.

«Комсомольцы» — те, кто прошел комсомольскую школу и так или иначе связан с Ху Цзиньтао, который долгие годы возглавлял КСМК. Опять же, строгих критериев нет. К этой группе могут принадлежать и «принцы», и «шанхайцы». Самый яркий пример — Ли Юаньчао, который по происхождению является «принцем», а по карьере – «комсомольцем».

— Что такое «Поколение одного ребенка»? Какие вызовы оно может преподнести?

— С конца 1970-х годов в Китае проводится политика «планирования семьи». Согласно правилам этой политики, ханьские семьи имеют право иметь только одного ребенка. Для национальных меньшинств делается исключение. С этого периода прошло почти 40 лет. Все, кто родились в этот период, и относятся к этому поколению.

Проблем здесь достаточно много. Во-первых, серьезный гендерный дисбаланс. Женихов в Китае существенно больше, чем невест. Во-вторых, разрушение традиционного института семьи. Не молодежь заботится о стариках, а старики о молодежи. В-третьих, огромное число незарегистрированных браков. В-четвертых, новое поколение китайской молодежи, а главное – китайских руководителей – так называемые «маленькие императоры» — дети, которые выросли в однодетных семьях, и вокруг которых «крутилась» не только пара родителей, но и две пары дедушек и бабушек.

Понятно, что до 30 лет они так и остаются инфантильными (в этом я убеждался лично), но главное, что они вырастают эгоистами (во всяком случае, в большинстве).

Главная проблема заключается в том, что поколение «маленьких императоров» будет следующим на властном Олимпе КНР. А поскольку выросло оно в условиях динамично развивающегося Китая, это, так или иначе, но окажет влияние на внутреннюю и особенно внешнюю политику КНР. Она станет значительно жестче, и это можно наблюдать уже сегодня.