Женщина, пережившая концлагерь, решила сжечь подарок сына: «Страшное напоминает»

Раиса Громыко даже детям не рассказывает подробности своего детства. Но с нами жительница костанайского поселка Комаровка согласилась пооткровенничать.

Вой деревни

Весна 1941 года. Белоруссия. Никакого предчувствия беды. Люди хотели жить, рожали детей. 15 мая в семье Саченко родился еще один мальчишка, он был четвертым ребенком в семье Василины и Петра.

-Я – старшая, почти шесть лет. Отлично все помню. К сожалению. Как не стараюсь забыть, сны опять туда возвращают. Вот летом лица у людей сменились, глаза другие стали. Тревога в воздухе какая-то. Первыми нашу деревеньку заняли партизаны. Ее тогда и стали называть по-белорусски «Партызанской», а вообще, мы были в составе совхоза «Великий Бор». Война для меня – это трескотня мотоциклов. Ближе-ближе, с каждым метром звук все менее безобидный. Фашисты. Под этот звук они заняли нашу деревню. Под этот звук начали убивать. Помню, учительница из школы, завидя их, хотела через забор обратно, а они по ней очередь… Для устрашения, видимо. Это были страшные дни. Ночью все съестное из дома партизанам в лес отдавали, а днем немцы забирали, что осталось. Мама нас в погребе прятала.

Однажды на улице раздался ломаный русский голос: «Всем в коулхозный двор! Всем в двор!» Раиса Петровна помнит, как торопилась мама, собирая мальчишек. Раечка смотрела на происходящее вокруг и запоминала все, что говорят люди в форме.

— Они сказали так: «Кто может 10 км до станции идти или ехать (если есть на чем), те на дорогу. Те, кто не может, собирайтесь в центре деревни, за вами приедут машины и отвезут на станцию». У деда была лошадь, он нас погрузил и поехали. Выехали за деревню, собаки с двух сторон. Стало страшно. А потом произошло самое ужасное в моей жизни. Сначала кто-то заметил дым. А потом крик, ор, вой… Человеческий. Всех, кто остался в деревне, закрыли и сожгли. Заживо. У меня этот гул и сейчас в ушах стоит.

[gallery ids=»60489,60490,60492,60493,60494,60495,60496,60497,60498,60500,60499″]

«Рус швайне!»

В Германию их везли целый месяц. Под прикладами автоматов, охраной цепных псов. Впроголодь. В туалет ходили, где могли. Под горшки для малышей, вспоминает Раиса Петровна, мамы приспосабливали любую чашку. Маленьким не объяснишь, что надо потерпеть.

— Сейчас и представить страшно. Над детками все трясутся. А тогда везли нас в углярках, это такие вагоны, в которых уголь перевозили. А в войну и людей. Едем-едем, а потом два дня можем стоять. Без объяснений. Ни выйти, ни побегать, ни покушать. К сожалению, не помню, какие слова находили мамы, чтобы их дети это выдержали. Но мы выдержали. И я отлично запомнила свои внутренние ощущения. Страха уже не было. Скорее, злоба. Мы с ребятами, когда немцы на нас кричали, огрызались вовсю: «Фашисты!» Видно, тот вой сожженных односельчан перевернул все даже в детских душах. Чего уж о взрослых говорить. Через месяц мучительной дороги мы оказались в Берлине.

Вместе с Раей, тремя братьями и мамой до Берлина добрались и ее бабушка с дедушкой. Увидев такую большую семью, белорусам решила помочь одна местная фрау. Уж и к себе домой привезла, но тут снова солдаты, собаки и семью Саченко повезли-таки в лагерь.

— Как зовут эту фрау, я даже и не знала. Но она отстояла, чтобы младшего братика все же оставили на время у нее, ему ведь и трех месяцев не было. А нас за колючую проволоку. Город Франкенхаузен, потом разные деревни, шикарные такие сады, а еще дальше мы. Огороженное строение, никаких удобств, нары. Родители — отдельно, они в поле работали с утра до поздней ночи. Турнепс, брюкву, да свеклу собирали. Помню я этот суп из турнепса, нас только им и кормили. Какой на вкус? Да никакой! В рот взять невозможно. Это же репа кормовая…

Всех пленных детей фашисты сначала раздели, остригли наголо, пронумеровали и одели в полосатые робы. Советские дети мыли полы и чистили туалеты в домах обеспеченных немцев, работали в их садах. Раиса Петровна говорит, что относились местные к ним по-разному. Были и те, кто через колючую проволоку котомки с едой тайком перебрасывал.

— Зато дети нас сразу приняли в штыки. В 1945 году над лагерем начали по ночам летать советские самолеты, а днем – американские. Фашисты нас то и дело гоняли в окопы, там мы часто и ночевали, прижавшись друг к другу. Я ведь была старшей, потому, как могла опекала братьев. И вот однажды пришли американцы, нас освободили. Погрузили в машины и везут. Когда мы проезжали город, на нас смотрели местные жители. Женщины просто смотрели, а дети бежали следом, истошно орали «Рус швайне!» и швыряли в нас булыжники. Это было для меня второе самое серьезное потрясение после того воя у нашей сожженной деревни. В голове был один вопрос. За что?..

Зима но сеновале

После месячного карантина в Польше семью Саченко привезли в Белоруссию. Правда, уже без бабушки, она фашистский плен не пережила.

-В Польше мы впервые за войну хорошо поели и легли на чистую постель. Но сердце рвалось домой. Детское сознание еще не уловило, что дома-то нет. Мама всю дорогу молилась, лишь бы с фронта вернулся отец. Но, его мы больше в жизни ни разу так и не увидели. Сошли мы на той самой станции Авраамовская, откуда нас увезли, а идти-то некуда. И вот здесь началась жизнь не легче. Жить попросились в сарай. Вы не верьте, когда в кино показывают, что на сеновале зимой спасть сладко. Очень холодно. Подрабатывали поломойками, где брали. Собирали картошку тухлую и ели. Листья с акации вовсю уплетали. Что говорить, вспомнили, как лапти плести, ведь ходить не в чем было. Дедушка вскоре умер. Мама желтухой заболела. Я и сама не понимаю, как мы послевоенное время пережили.

В первый класс Рая пошла в 10 лет. Ее семья пыталась начать жить заново. Именно это качество жизнестойкости Раиса переняла у своей мамы.

-Ведь сколько на ее долю выпало. Помню, всегда у мамы слезы в глазах, но она держалась. Мужа потеряла, плен пережила, болезнь тяжелую. После войны ночами вагоны разгружала, чтобы нас поднять. А потом, когда мы уже все выросли и разъехались, произошла трагедия Чернобыля. А к нам ведь оттуда речка Припять течет, да и рядом вообще станция эта. В общем, брат к маме приехал, а у нее в доме уже все зеленью покрылось. Он ее забрал. Потом я ее к себе перевезла — уже сюда, в Комаровку. Здесь мама и умерла, прожив еще три года.

Мирная земля

Из четырех детей Саченко сегодня жива лишь старшая Раиса. Постаревшая старшая сестра считает, что это не просто так:

— Конечно, сказалось все пережитое. На здоровье в первую очередь. Один из братьев, уже будучи отцом троих детей, пошел зуб рвать и умер от сердечного приступа. Другой в армии умер. Друга тонущего спасал, да тот его с собой и утянул. Домой гроб пришел. И это тоже все на плечи мамы. И третьего брата уже нет, тоже сердце. А меня словно ангел какой охраняет. Когда в Комаровку приехали, в нашем 8-квартирном доме случился страшный пожар. Девчонки-соседки ведро с соляркой у печки оставили. Полыхало страшно. Так я сыночка 2-летнего в окно людям бросила, а сама водой ледяной облилась и вниз по горящей лестнице. За мной эта лестница сложилась. Люди тогда диву дались. На мне вся одежда сгорела, а на теле ни ожога. Сынок тот жив-здоров. А мы на тот момент с мужем остались «на одной ноге сапог, на другой – валенок». Давай снова все наживать, не привыкать уж после пережитого.

На костанайскую целину в 1957 году Раю привез муж. Уже под фамилией Громыко. В поисках лучшей доли. Он работал шофером, она – техничкой в интернате все 25 лет. Профессию получить женщине так и не удалось, потому что и школу закончить так и не получилось.

-Я удивляюсь. Муж уж 13 лет лежит, а я все болею. Две операции перенесла, а живу. А ведь как нас там в лагере фашисты били. Не суди, Господь. Кто умер — сразу тельце в печку. Палили. Я, признаться, не люблю все это ворошить. Вспоминать-то и не приходится. Такое забыть невозможно. Глаза прикрою — и каждый уголок лагеря вижу. Фильмы про войну смотреть вообще не могу, как и новости нынешние про Украину. Давление подскакивает, душа рвется на части. Я и детям особо не рассказываю о пережитом. В прошлом, и слава богу. Вот сынок как-то мне и подарил костюм, а на нем рисунок в полоску. Как мне плохо стало! Он испугался: что, мам, с тобой. А я говорю, ты не обижайся, но давай-ка печку открывай и туда его. Я в полоску четыре года одежду носила. Больше не хочу.

Так сложилось, что один из трех сыновей Раисы Петровны сейчас живет в Германии. Когда женился на девушке-немке, боялся дома сообщить.

-Да, было дело. Но девушку-то выбрал хорошую! И внучка у меня там растет красавица. Ей сейчас шесть лет. Как мне тогда… Теперь и внучок там маленький. Сын говорит, там все иначе, фашизма нет. Зовет меня к себе. Я не поеду. Ни за что не поеду. Умирать мне туда что ли ехать? Нет уж, я там выжила. Пережила. И доживу век здесь. На мирной земле.

Во время разговора Раиса Петровна то и дело выглядывала во двор. На каждый звук. В надежде, что это сынок приехал. Любой из трех. Один живет в России, другой — в Германии, третий остался здесь, в Комаровке. Навещают, любят, помогают. Она гордится своими детьми. Ждет 80-летия, когда соберутся все дети и внуки. И держится ради них, как когда-то держалась ее мама. Кстати, из Германии на имя бывшей узницы Раисы Саченко приходили деньги. Компенсация. Их женщина раздала семьям сыновей. Говорит, им нужней. А ей пережитое никакие суммы не компенсируют…