Политики — те же художники, только работают они не с холстом и глиной, а с живыми людьми. И меняют историю. Горы начинают менять имена, памятники на улицах уступают места друг другу… Ербосын Мельдибеков отвечает на это тем, что делает трансформеры — превращает Ленина в Чингисхана и наоборот. Ербосын — участник крупнейших художественных форумов: 51 биеннале в Венеции, 10 биеннале в Лос-Анджелесе, 2 московских, в Швейцарии, Мексике, Чехии, автор 4 персональных выставок в Милане, Берлине, Москве и Загребе .Его композиция «Брат мой – враг мой» (2000) cтала своего рода брендом современного искусства Казахстана. И наше интервью с ним — о том, как художник может влиять на мир и политику. Или не может.
-Сегодня ты являешься одним из самых востребованных в мире центральноазиатским художником. Чем ты объясняешь интерес к своим картинам?
-Я пока не стал классиком. Важно всегда держать пульс времени.
— Ты держишь пульс времени, и публика это чувствует?
— Не могу сказать. Я делаю то, что меня волнует. Последние 5-6 лет занимаюсь архивными историями, абсурдами. Такие работы интересны не всем. Я беру материалы, которые понятны, как детский смех. Показываю проблемы с другого ракурса.
— Например?
— Название одной горы в Таджикистане в течении 100 лет поменялось 6-7 раз. А в центре Ташкента есть место в 300 кв. м, на котором за 90 лет сменилось уже 10 памятников. Флаг Афганистана в течение 100 лет поменялся 23 раза.
— И как ты показываешь эту скоротечность?
— Многим не понятно, в чем интерес. Я собираю архивные документы. В Ташкенте был самый лучший в Центральной Азии европеизированный памятник генерал-губернатору Кауфману. Потом в 1917 году его сняли и на этом постаменте сменились еще 5 памятников. Так же и в Таразе — сняли скульптуру Ленина, немного обшили и получился другой памятник.
— То есть ты заостряешь внимание на этих особенностях?
— Я эту историческую абсурдную ситуацию превращаю в детскую игрушку – трансформер.
— И ребенок тоже может изменить фигурку 15 раз?
— Да.
— А для чего ты это делаешь? С целью подчеркнуть абсурд ситуации?
— Я взрослые сложные игры превращаю в игру для детей. Гора Пик коммунизма — у нее было 6 названий. Киргизское, таджикское, пик Сталина, пик Коммунизма, сейчас называется Пик Сомани. Я в своей работе использую тазики, кастрюли, ведро.
— Когда-то ты сказал мне, что художник должен разрушать идеологические стереотипы, тоталитарные аутентичные домики. Назови мне хоть один идеологический стереотип или аутентичный домик, который ты разрушил?
— В институте я научился делать скульптуры Ленина и Маркса. А потом я стал работать, разрушая эти навыки. Например, превращаю Ленина в Чингизхана, создаю новые образы.
— Трансформеры на личностном уровне. Подчеркивание стереотипов. Один лидер переходит в другого.
— Да. Монгольские художники, казахские скульпторы создают Ленина азиатом. Когда я был маленький, то путал Карл Маркса с Дедом Морозом. Свои первые навыки я обрел, когда много рисовал Ленина. Потом в 4 классе мне запретили, сказали, его нельзя рисовать. Но учительница видела, что у меня хорошо получается и сказала: «рисуй».
— А ты знал, кто такой Ленин?
— Я воспринимал его не идеологически, а как доброго дедушку, родственника.
— Когда я работала в детском саду, трехлетним деткам по программе нужно было рассказывать про Ленина. Когда я спросила «вы поняли, кто такой Ленин?», один мальчик ответил: «дедушка»… Впервые твоя работа появилась на обложке гида каталога Венецианской биеннале в начале нулевых. После кураторы не раз выносили ее на обложки журналов, каталогов, афиш. Означает ли это, что формула «брат мой-враг мой» стала универсальной?
— Моя работа создавалась на черном юморе. Центральноазиатские республики имеют одни корни. Даже прически одинаковые на картине, древнетюркские. Но история может развиваться и по-другому сценарию. Это ирония.
— А сам ты, что подразумевал под этим?
— Тогда был страх. В то время отношения между казахами и узбеками, узбеками и киргизами были напряжены, шло определение границ. Но главы братовались друг с другом. Пишешь картину в надежде, что этого не произойдет. Такие черные фантазии.
-Фантазии все-таки или ощущение того, что это произойдет?
— Эта агрессивная работа – посыл бюрократическим тусовкам.
— Некоторые считают, в связи с событиями на Украине эта работа приобрела новое звучание. Ты согласен?
— Да. Это просто ужасно, что коды, которые я предполагал, как художник, становятся реальностью.
— Если бы ты мог поменять ход событий, какое послание бы сделал братьям, воюющим друг с другом?
— 98 % моих друзей-однополчан из Украины. Художники люди слабые, повлиять на это нельзя. Судить тоже не могу. Просто хотелось бы это остановить. Ситуацию в Казахстане считают очень похожей на ситуацию в Украине. Но Китай для меня как другая планета. Аналогии нелепы. Сейчас в Казахстане появились люди, понимающие ситуацию и дающие оптимистические коды для нашей страны.
— То есть консолидироваться нужно вокруг позитивного.
— Да. Этот период пройдет. Нужно успокоиться и сесть за стол переговоров. Наступают хорошие времена.
— А как художнику тебе когда-нибудь хотелось изобразить солнце, небо, океан, женщину?
— Я стараюсь, но жизнь другая, вокруг коррупция.
— Это правда, что ваш родственник купил у вашего отца корову, а когда не смог отдать деньги, пристроил вас в художественное училище?
— У нас была корова, дающая хорошее молоко. И этот родственник хотел взять потомство от этой коровы за более дешевую цену. А взамен устроил меня. Такая советская коррупция.
— Получается, если бы не родственник, вы бы могли сейчас продавать конину на базаре или пасли бы скот на жайлау. А может продавали бы бриллианты в ювелирном магазине. Вам что ближе — продавать конину или бриллианты?
— Этого не могло быть.
— Почему?
— Когда я закончил институт, Советского Союза не стало. Была разруха. Я пытался заниматься коммерцией, что-то продавать. Потом понял, что ничего не умею.
— Нет предпринимательской жилки. Обманывать не умеете.
— Да. Долгое время работал сторожем. И понял, что могу быть только сторожем и художником.
— А до того, как отец поменял корову на ваше образование, кем мечтали стать?
— В детстве я смотрел польский фильм про четырех танкистов и собаку. Хотел стать танкистом.
— И вот вы — сын железнодорожника, пропахший бараньим жиром и коровьим молоком, появились в Художественном училище. А вокруг вас «Весна» Боттичелли, Венера Милосская.
— В те годы в Художественном училище был большой конкурс. Многие поступали туда после подкурсов. А когда я сдавал экзамены, рисовал, все понимали, что я блатной. Но я не знал, кто меня протежирует. И первое время я еще не знал азов искусства. И на меня косились — «блатной». А через полгода я втянулся. Через год стал помогать другим студентам. Другие были после армии, женатые, с семейными проблемами. А я пришел после 8 класса.
— Моя подруга считает, человека невозможно научить хорошему, если не рассказывать и не показывать хорошее. По твоему же признанию, ты любишь сгущать краски – черный юмор, черная эстетика, может даже черная сатира. Не боишься, что твои работы могут вызывать самые низменные чувства у человека? Сам же говоришь, это было фантазией. И она претворилась в жизнь.
— Художник должен показывать болевые точки.
— Чтобы лечить болезнь ее надо диагностировать. То есть ты доктор? Или художник-провокатор?
— Я недавно был в Латвии. Там была художница из Финляндии. Ее картины отображают проблемы беженцев, проблемы Афганистана, Ливии. Потому что в Финляндии нет волнующих проблем. По ее словам, проблемы Финляндии скучны. Когда в центральноазиатских странах будет все хорошо, я тоже буду писать веселые картины. Я стал бы гламурным художником.
— Ербол, а у тебя есть брат?
— Младший брат.
— А какие у вас отношения?
— Хорошие. Я такой темпераментный. А он спокойный. И он мне помогает в создании картин. Мой брат хороший дизайнер и художник.
— Я желаю, чтобы ваш брат, был всегда вашим братом. Желаю не только черных, но и светлых фантазий. И чтобы вашей натурщицей был не только Ленин, а еще и Прекрасная Женщина.